— Да и к тому же, — она обратилась к синьору Миранди, пробуя деликатно отделаться от неприятного гостя, — у нас такой беспорядок, мы пакуем вещи для переезда — не думаю, что сейчас удачный момент для приема гостей.
В такой ситуации любой воспитанный южанин поспешил бы отказаться от приглашения под благовидным предлогом, понимая, что подготовка к переезду дело серьёзное. Но Форстер пропустил её намёк мимо ушей.
— Я непритязателен, поверьте. Беседка в саду и чашка чаю меня вполне устроит, — ответил Форстер с усмешкой, — главное ведь не церемонии, а достойное общество.
— Как приятно встретить человека, не порабощенного условностями! — воскликнул синьор Миранди. — Да и к тому же, то, что предназначалось музею, мы уже отправили, а так, твой сад, Элла, вполне подойдёт для вечернего чаепития. И, не слушайте её, моя дочь — скромница, она сильно преуменьшает, когда говорит, что розы совсем отцвели, поверьте, вам стоит их увидеть, — он доверительно похлопал Форстера по плечу.
А Габриэль с тоской подумала, как же быстро отец пал жертвой чар «этого мерзкого гроу». Форстеру нельзя было отказать в находчивости, он сразу же понял слабости синьора Миранди и умело ими воспользовался.
— Синьор Миранди, я с удовольствием. Вы даже не представляете, как сильно я хочу посмотреть этот сад теперь, когда знаком с его хозяйкой. И, разумеется, посмотреть вашу коллекцию. У меня в Волхарде тоже хранится несколько весьма любопытных предметов — я обязательно вам о них расскажу.
— Увы, ваш платок, мессир, пришел в негодность, — ответила Габриэль, чтобы скорее уйти от этого разговора, — я выброшу его, с вашего позволения.
— Как вам будет угодно. У меня есть ещё дюжина таких платков, так что если захотите снова испачкать руки — я буду рад вам их предложить, — ответил Форстер с улыбкой.
— Надеюсь, я больше не доставлю вам удовольствия наблюдать меня в подобной ситуации, — ответила Габриэль с вызовом.
— Жаль. Ведь в одном вы правы, синьорина, я действительно получил ни с чем несравнимое удовольствие, наблюдая эту картину. И, пользуясь случаем, в качестве благодарности за спасение ваших рук, я хочу пригласить вас на пару кадрилей на предстоящем балу. Надеюсь, у вас ещё остались свободные танцы? Вы расскажете мне о вашем саде и южном этикете, а я — о зверских обычаях туземцев Бурдаса…
— Разумеется, она вам не откажет, мессир Форстер, моя дочь прекрасно танцует! И любит это дело! — вмешался синьор Миранди.
— Боюсь, шпионя за … голубями, я подвернула ногу. Не знаю смогу ли я танцевать кадриль, да и вообще я предпочитаю вальс. Хотя вряд ли вы знакомы с этим танцем, слышала, горцы любят что-то более… ритмичное и с барабанами, — ответила Габриэль не глядя, и порывисто натягивая перчатки.
Но её намёк на то, что все горцы — дикари, а вальс, танец доступный лишь высшим слоям культурного общества, собеседник снова пропустил мимо ушей.
— Подвернули ногу? — спросил он с притворной заботой, и тут же предложил Габриэль руку, согнутую в локте. — Позвольте, я провожу вас или, быть может, позовём доктора? И, разумеется, я согласен на вальс. Обожаю вальсы.
— Вы очень любезны, мессир, но мне поможет кузина Фрэн. Фрэнни! — Габриэль помахала рукой Франческе, которая весь этот разговор пряталась за кустами жасмина.
— Тогда увидимся на балу, синьорина, — Форстер чуть склонил голову, — и кстати, теперь, когда вы победили свои руки, прошу…
Он достал ещё один платок и протянул Габриэль с улыбкой:
— …нос вы тоже испачкали, видимо… сажей.
Это стало последней каплей. В этот момент Габриэль поняла, что кажется, ненавидит Форстера всеми фибрами своей души.
Глава 4. О словах, вырванных из контекста
— Элла? Ты что, так и будешь прятаться теперь здесь? — спросила Фрэн, обмахиваясь веером. — Ты пропустила уже половину танцев!
— Не половину, а только вальсы, — ответила Габриэль, — и вовсе я не прячусь — просто не хочу танцевать с «этим гроу».
На самом деле она, и правда, пряталась. И причин этому было несколько. Во-первых, она действительно не хотела танцевать с Форстером настолько, что пошла и потихоньку узнала у маэстро расписание танцев. А затем стала следить, с кем танцует Форстер, и заранее, как только ожидался очередной вальс, быстро уходила из освещённой части внутреннего двора, чтобы не попасться ему на глаза. И хотя она очень любила вальсы, но сейчас готова была пожертвовать ими ради того, чтобы не оказаться в опасной близости от «этого гроу». Почему её так злило и пугало его присутствие, она объяснить не могла. Но мысль о том, чтобы находиться с ним рядом, приводила Габриэль в замешательство.
А второй причиной стал подслушанный ненароком разговор двух синьор, которые, как оказалось, непринуждённо обсуждали её — Габриэль Миранди. За это нужно было сказать отдельное «спасибо» Фрэн. Она, с присущей ей непосредственностью, рассказала всем не только о неподобающем поведении мессира Форстера, но также и о том, как он отозвался о незавидном финансовом положении семьи Миранди, и произнес те самые слова о дюжине шляпок и туфель, в которые ему обойдется Габриэль, как невеста.
И получилось так, что сто пятьдесят тысяч ливров годового дохода мессира Форстера уравновесили то гадкое впечатление, которое произвели на всех его слова и невоспитанность. Теперь в глазах общества он предстал пусть эксцентричным и наглым человеком, но в то же время любопытным и перспективным мужчиной. А Габриэль достались только снисхождение и жалость, как «бедняжке, у которой и выбора-то особого нет».
Все вдруг вспомнили о том, что их семья съезжает из Кастиеры из-за финансовых трудностей. И что весной ей исполнится двадцать один год, а это уже почти катастрофа! Ещё совсем чуть-чуть и она окажется в старых девах, и что хоть она и из хорошей семьи, но в её положении следовало бы быть менее разборчивой, и уже принять чьё-нибудь предложение. А затем синьоры-сплетницы вздохнули, и снова обозвав её «бедняжкой», резюмировали, что предложений-то никаких и нет, не смотря на то, что Габриэль недурна собой и к тому же бари. Никто и не удивится, если через год она выйдет замуж за какого-нибудь лавочника и тем самым будет потеряна для общества. Так что "этот гроу хоть и спустился с гор, но для девушки в её положении стоило бы поставить свечку Пречистой Деве, если бы он сделал ей предложение".
Слышать это было унизительно, обидно и больно. Не то, чтобы она не знала этого где-то в глубине души, но сказанное вот так вслух, да ещё в такой манере, это было омерзительно. И теперь ей казалось, что на балу все синьоры, перешёптывающиеся между собой, говорят только о ней, о её незавидном положении и слишком скромном платье, и это снисходительное сочувствие, которое виделось ей в каждом взгляде, приводило Габриэль в бешенство.
А виной всему оказались слишком самонадеянные высказывания мессира Форстера. Вот поэтому она стояла в густых сумерках галереи, наблюдая за тем, как «этот гроу» кружит в вальсе долговязую Джованну, младшую дочь синьора Домазо, и тихо его ненавидела. И ещё она злилась на отца, который успел так близко с ним сойтись, что с удовольствием представлял его всем их друзьям и знакомым, чем этот наглый гроу беззастенчиво пользовался.
