На выходе из храма епископ осенил княжичей крестом. Трифон и двое других слуг повели детей великого князя Василия в их палаты, а вся гурьба, возглавляемая Ионой и Ряполовским, отправилась в большой терем князя Муромского. Мороза уже не было, под ногами больше не скрипело, воскресли весенние запахи, примятые и пришибленные ударившими три дня назад холодами, снег сделался ватным и мокрым. Уж больно много его в сей год на Руси навалило, в иных-местах до десяти пядей[6], вот и залежался аж до середины апреля. Идя неотступно за Ионою, Геннадий невзначай нагнулся, зачерпнул пригоршню снега и с удовольствием размазал его по лицу. Ему вдруг тоже, как маленькому, захотелось спать после Причастия, и он бы, может, даже отпросился, но страх как любопытно было послушать разговор епископа с Ряполовскими, взявшими на себя добровольное опекунство над Васильчатами.
В тереме князь встречал гостей обильно уставленным столом, на котором возвышались горы пирогов, пышек, блинцов, во множестве посудин сверкало разногрибье, золотая и серебряная капуста, огурцы, млеющие, точно лягушки во время дождя, сахарные редьки да репки, а в бадеечках да лоханочках — меды, квасы, пиво, сбитни горячие, и дух от всего этого такой, что душа вон.
Увидев столь изысканно приготовленную трапезу, епископ Иона с какою-то даже стыдливостью и не чинно, а скороговоркою благословил ястие и питье и уселся между Иваном Ряполовским и молчаливо покрасневшим хозяином застолья. Тут Геннадий сообразил и не стал напрашиваться на близкое место, а так только — чтобы можно было и разговор слышать, и перекусить без стесненья. Хотя епископ, конечно, кроме пареной репки с мёдом того-сего отведает, но на пышные пироги вряд ли покусится, а подле него сидя, совестно будет всё перепробовать, даже в честь Великого четверга. Так что рясофорный молодой подвижник оказался за соседним столом, почти спина к спине с Ионою. Во главу стола, поскольку праведник там сесть отказался, никого и не посадили.
А на пироги Геннадия очень потянуло, он и про сон забыл. С вожделением спросил у бодрого кравчего, начавшего рушить ближайший к Геннадию пирог:
— С чем?
— Энтот? С луком, с таком да с лесной говядинкой, — весело отвечал кравчий, уже без спросу накладывая Геннадию большой кусок. Пирог был, разумеется, постный, начинка вкусная, сочная, луковая, а лесной говядинкой назывались в нём крупно порубленные, пахучие белые грибы. Сидящим напротив Геннадия франкам тоже очень понравилось. На запивку для начала предложено было еле-еле хмельное белое пиво. Отведав его, Геннадий решительно перешёл на малиновый квасок, боясь уснуть. В сопровождение к пирогу он отправил пару гречневых блинцов-черепенников, покропив их маковым маслом. Затем он подумал, достойно ли ему, ожидающему пострига, дальше чревоугодничать, и решил, что, пожалуй, дозволительно, покуда он ещё только рясофорный. Взял теперь пирога с капустою, тоже малость умыв его маслицем — уж больно понравилось маковое. На сей раз запивал квасом кислощейным. Улыбнулся франку Бернару, который только теперь, кажется, раздобрев от вкуснейшей пищи, отмяк после стычки с буйным боярином. А где тот-то? Не видать что-то его. Геннадий, ощутив первый приступ сытости, внимательно оглядел, насколько это было возможно, всех сидящих в просторном тереме. Он почти никого не знал здесь, да и вообще мало кого видывал доселе из знатных и славных людей русских. Происходил он из рода обедневших бояр Гонзовых, рано лишился родителей, рано очутился в Кирилло-Белозерской обители под наблюдением весьма уважаемого монаха Савватия, который часто повторял, что со временем из Геннадия.- выйдет подвижник благочестия, и возможно даже — сияющий, но при чистейшей душе имеет отрок тело, премного склонное к земным усладам, а посему не следует спешить с его пострижением в монахи. Савватий же и определил его на время подвизаться при Ионе, а сам удалился далеко на север, к бурным пучинам Белого моря, где и преставился лет десять тому назад. Геннадий же то был при Ионе, то возвращался в родной монастырь на берег Шексны, то снова уходил путешествовать, поклоняться святыням, и вот теперь, встретившись в Переяславце с дорогим батюшкой, вместе с ним прибыл в Муром.
Неплохо оказалось и похрустеть солёным сопливеньким груздем, а после отведать холодненькой засахаренной свёклы с брусникою. В животе у Геннадия всё перемешалось причудливым образом, он мягко рыгнул и теперь только стал прислушиваться к разговору у себя за спиной. К тому же поговорить самому ему было не с кем — Фома увлёкся лопотанием на кошачье-птичьем языке с франками, Бернаром и юношей Андреем. А заспинный разговор уже становился увлекательным.
Говорил епископ Иона:
— Позорное время для земли Русской! Литва, само наименование которой не было известно предкам нашим, а была лишь одна Жмудь поганая, теперь так сильна, что короли лядские[7] избираются из князей литовских. Полвека прошло с тех пор, как Дмитрий Донской разгромил Мамая на поле Куликовом, а где плоды той победы великой? Смоленск тогда ещё был русским, теперь он уже литовский, и не только он — Дорогобуж, Вязьма, Белый, Торопец потихоньку отошли тоже к Литве. Древнейшие отчины православные подчинены бискупам[8] латыньским. Да теперь ещё фряжская уния[9] нас начала пронизывать щупалами своими. Татарва как давила на нас с востока и полудня[10], так и давит без стесненья. Не хватало ещё, чтоб мы с погаными срачинами[11] какую-нибудь унию составили! И вижу ересей восстание на Руси, и лишь крепкая десница отженит[12] нас от них, но до того поглумятся враги Христовы над верой верною, поглумятся! И всё потому, что нет государя Сильного в земле нашей. Может, и будет вскоре, да мал покуда. А доселе нам надобно собраться и не допустить дальнейшей усобицы в Московском великокняжестве. Для того и я, и спутники мои прибыли в Муром по просьбе Дмитрия Юрьевича Большого Шемяки.
Епископ умолк в ожидании, что кто-то возвысит свой голос, и молчание длилось недолго. В тишине послышались сдавленные слова Семёна Ряполовского:
— Нам с Шемякой не по пути. Мы Шемякина суда не признаем.
А другой некто, в синем кафтане, волосы светлые, а борода — чёрная, добавил куда хлёстче:
— Прислал кит Иону в своё чрево нас зазывать.
