– Это как раз то, что было мне нужно. Понимаешь?
Даже отец Шона, Кит, вел себя с той стойкостью, которую я не могла найти в себе. Он сказал, что заплакал лишь один раз, в ду́ше. Он взял только два отгула и сразу вернулся к работе. Я понимала, как сильно он, должно быть, скорбит. Должно быть, ему легче было справляться с рабочими обязанностями и отвлекающими факторами, чем терпеть пустоту дома. «Выше нос, – то и дело повторял Кит. – Хватит уже этих кислых лиц. Неужто Шон хотел бы видеть нас такими подавленными?»
Я знала, что он прав. Шон не хотел бы видеть нас такими подавленными. Но я все равно постоянно ловила себя на мысли: он умер всего восемь дней назад, родным Шона просто еще придется это понять.
После летней жары Китая и Таиланда в Мельбурне я постоянно мерзла. Накануне похорон в серый мокрый зимний день небольшая группа родственников и друзей собралась, чтобы увидеть тело Шона. Там были мои родители, Кит, Майкл, Кевин и Стиви. Мы вошли в похоронное бюро «Братья Тобин», и стало еще на несколько градусов холоднее. Я дрожала, пока мы ждали, и пыталась не обращать внимания на застоявшуюся химическую вонь, висевшую в воздухе. Поскольку я уже провела столько времени с телом Шона, я подошла к нему последней. Когда, наконец, настала моя очередь, я вошла в комнатку, смежную с фойе, и побрела между рядами пустых стульев к открытому деревянному гробу. Первое, на что я обратила внимание, были его волосы. Наверное, их старательно уложили так, чтобы скрыть надрезы после вскрытия, но выглядели они странно тонкими и рыжими. Шон вечно воевал со своими густыми темными кудрями, стригся коротко и просто, приглаживал их пахнущей карамелью глиной для укладки Fudge Putty. А этот гладкий, воздушный, высушенный феном начес, который они выбрали для последней демонстрации тела, выглядел абсолютно нелепо. Я даже хмыкнула про себя, представляя, в какую ярость пришел бы Шон.
Он был мертв уже девять дней. Его тело провело неделю в тропической жаре, подверглось вскрытию, пролетело в самолете через полсвета – и теперь было слишком опухшим, чтобы поместиться в его собственную одежду. Грудная клетка была так раздута, что на ней туго натягивался даже костюм старшего из братьев.
Я с облегчением увидела, что он хотя бы выглядит презентабельнее, чем когда, бледный и обнаженный, он лежал на металлической каталке для вскрытия в Бангкоке. Одри, мать Шона, решила, что не перенесет вида его тела, и осталась дома. Но именно таким увидел Шона его отец. Я никак не могла решить, плохо это или хорошо, что тело, лежавшее там, было совершенно не похоже на Шона.
Когда я наклонилась, чтобы поцеловать его, от него исходил запах порошка талька. Губы давно сползли, обнажив зубы, и кожа была восковой, жесткой и холодной. А потом я никак не могла уйти, повернуться к нему спиной. Я отступала медленно, опустившись вначале на стул рядом с его гробом и постепенно отодвигаясь назад, по стульям, которые стояли ближе к двери. Это был последний раз, когда я видела его тело, и я фиксировала взгляд на его лице, пока борта гроба постепенно поднимались, заслоняя его от меня. Я успела добраться только до среднего ряда стульев, и тут моя мама пришла забрать меня.
Когда мы уходили, к нам подошел директор похоронного бюро. Он был высокий и худой и одет в соответствующий случаю темный костюм. Протягивая мне руку, он поклонился так низко, что чуть не переломился пополам, и поцеловал в щеку.
– Я слышал, что вы заключили помолвку. Поздравляю.
Я не представляла, что можно было сказать в ответ. Спасибо? или Поздравляете?.. Вы что, шутите? Это был первый из многих эпизодов, когда какой-нибудь благонамеренный человек говорил что-то такое, что вышибало из меня остатки разума, вызывая желание смеяться, и плакать, и ругаться, и вопить – все одновременно.
Позже в тот же день мы с Китом и Стиви Ди тестировали звуковую систему в сложенной из красного кирпича приходской церкви св. Терезы, где должна была проходить панихида. In My Life, Shall Not Walk Alone, Don’t Dream It’s Over, Say Hello Wave Goodbye и Mull of Kintyre. Я стояла одна в задней части темной пустой церкви, слушая музыку и плача. Мимо проходил молодой священник, засунув кисти рук в длинные рукава сутаны.
– Подумываете выйти здесь замуж, милая?
Я покачала головой и обеими ладонями отерла глаза. Мне едва удалось выдавить из себя:
– Это для похоронной службы.
– Ну… – протянул он и подмигнул мне: – Когда-нибудь!
На следующий день я стояла в передних рядах церкви Св. Терезы, одетая в черные брюки, майку и кардиган, которые привезла мне мама из Калифорнии. Когда я прошла вместе с родственниками Шона в первый ряд, Одри тихо всхлипывала, жалуясь, что все на нее смотрят. Но теперь все смотрели на меня. Я обвела взглядом море хорошо знакомых и незнакомых лиц и подумала, что на моих похоронах никогда не будет столько людей. Казалось, здесь собрался весь Эссендон.
Мои руки тряслись, когда я подносила микрофон к подбородку. У меня не было никаких заметок, но я точно знала, что хочу сказать. Я сделала долгий прерывистый вдох – и краем глаза увидела Майкла и Стиви, готовых увести меня. Они оба выступали первыми, а у меня уже ничего не осталось в памяти от их слов. Кажется, один из них пошутил насчет того, что Шон храпел. Я выдохнула и попыталась начать, но подавилась рыданием. Майкл сделал шаг вперед, чтобы взять у меня микрофон, но я только крепче его сжала.
Когда я в первый раз сказала, что хочу сказать надгробное слово, Кит возразил, что Майкл и Стиви Ди уже произнесли речи, и он не думает, что священник позволит еще и третью. Но я настаивала. И теперь не могло быть и речи о том, чтобы ничего не сказать – после того как мне пришлось побороться за свое место здесь. Полностью занятые церковные ряды были недвижны и безмолвствовали; все смотрели и ждали. Я выдохнула из легких весь воздух и начала заново:
– Когда мои друзья и родственники в США спрашивали меня, что я люблю в Шоне, я говорила им, что он спонтанный, нежный, забавный, верный, честный, участливый, очаровательный и дурашливый. И что у него самое великодушное сердце на свете, не важно, о чем идет речь, – о том, чтобы уступить место в переполненном автобусе, или поднять по лестнице тяжелый чемодан незнакомой женщины, или угощать пивом всех своих приятелей, или покупать подарки для родных. Везде, где мы с ним бывали, он думал о других людях. Когда мы путешествовали по Китаю и Таиланду, он раздавал мелочь и подарки всем маленьким детям, которые попадались ему на пути. Он щекотал девушек, занимался реслингом с парнями и заигрывал с их матерями. Не раз и не два женщины в отелях, где мы останавливались, с которыми он флиртовал, говорили мне, какая я счастливица. И хотя почти невозможно чувствовать себя счастливицей сейчас, потеряв человека, с которым я была готова провести остаток своей жизни, завести детей, вместе стареть… я знаю, что мне повезло любить его и еще больше повезло быть любимой им.
После панихиды и похорон Шона на кладбище Фокнер состоялись поминки – в местном ирландском пабе «О’Салливэн Сайбин». Я вцепилась в свою кружку с «Гиннессом», бесцельно блуждая среди его друзей, которые знакомили меня с его знакомыми.
