На «Надежде» расположился штаб «чрезвычайного к японскому двору посланника и полномочного министра» действительного статского советника, камергера и кавалера ордена Святой Анны 1-й степени Николая Петровича Резанова (1764–1807). Незадолго перед тем дипломат овдовел и посему пребывал в подавленном состоянии духа. Его главными служебными задачами было: посетить неведомую Японию, попытаться наладить доверительные отношения с этой чрезвычайно закрытой страной (чего ранее русским никак не удавалось) и, вручив «богатые подарки», склонить японского императора и вельмож к заключению торгового договора с Россией. Но, будучи одним из директоров-учредителей Российско-Американской компании, Резанов преследовал и сугубо коммерческие, включая личные, цели. «Американская компания, — сообщается в записках Ивана Крузенштерна, — уполномочила его в учреждении лучшего управления селениями на островах и на берегу Америки и вообще к заведению, что к выгодам компании способствовать может»[117]. Помощниками Резанова в деятельности такого рода были определены два опытных приказчика компании, Ф. Шемелин и Н. И. Коробицын.
Кроме того, высокопоставленного чиновника Резанова (слегка, кстати, разумевшего по-японски) сопровождала назначенная от правительства свита. «Дабы придать посольству более блеска, — поведал Крузенштерн, — позволено было посланнику взять с собою несколько молодых благовоспитанных особ в качестве кавалеров посольства». Ими стали присланный от Академии художеств живописец Степан Курляндцов, доктор медицины и ботаники Ф. П. Бринкин (Брыкин) и другие «молодые путешественники, любопытствующие видеть свет и отправляющиеся на казённом содержании»[118].
Во вторую группу пассажиров вошли «долговременно упражнявшиеся в науках люди, которые могли бы в путешествии сём собрать более полезных примечаний»[119]. Учёные обязанности были возложены на астронома И. И. Горнера, естествоиспытателей В. Г. Тилезиуса фон Тиленау и Г. Г. Лангсдорфа, а также — отчасти — на докторов медицины Морица Либанда и Карла Эспенберга (взявшего себе в помощники Ивана Сидгама). Граф Н. П. Румянцев в инструкции от 13 июня 1803 года уверял Крузенштерна, что стараниями этих высокообразованных лиц «Россия принесла бы и свою дань во всеобщее богатство человеческих познаний»[120]. Все они, за исключением М. М. Либанда, также получили каюты на флагмане — на «Надежде».
Совершенно особый кружок составили оказавшиеся в числе странников японцы (как говорили тогда, «несчастным жребием»), В самом начале 1790-х годов их судно потерпело крушение в районе вулканических Алеутских островов. Спаслись и сумели выбраться на русский берег немногие. Сначала уцелевшие японцы влачили существование на самом востоке России, в глуши, потом они были переведены в Иркутск, а незадолго до отплытия «Невы» и «Надежды» выживших иноземцев спешно доставили в Петербург, где они увидели полёт воздушного шара и где им предложили вернуться на родину. (Этим актом доброй воли посланник Резанов намеревался расположить к себе власти загадочной страны.) Памятуя о строгих законах, запрещавших подданным покидать территорию Японии, шестеро невольных эмигрантов, основательно поразмыслив, «пожелали остаться в России и стать русскими подданными»[121]. Но четыре их товарища, надеясь, как водится, на лучшее, всё же решились «оставить свободную и малозаботную жизнь, каковую препровождали они в России»[122], и пуститься в обратный путь. Тогда в качестве толмача («для переводов») к ним был прикомандирован крещёный японец Shinso, а по-нашему — Пётр Киселёв, регистратор[123].
По штатным ведомостям, которые опубликовали в своих записках капитан-лейтенанты Крузенштерн и Лисянский, выходит, что в кругосветную экспедицию отправились в общей сложности 129 или 130 лиц.
На родном берегу комплексный план действий был разработан весьма тщательно. Руководствуясь им, «Надежда» и «Нева» должны были, отсалютовав Кронштадту, миновать Европу, потом Канарские острова и направиться к Южной Америке, в Бразилию. Пройдя вдоль континента и обогнув суровый мыс Горн, путешественники намеревались двигаться по Тихому океану на северо-запад (к NW), в Полинезию, мимо Маркизских и Вашингтоновых до Сандвичевых (Гавайских) островов, где кораблям надлежало разлучиться: «„Надежда“ долженствовала идти прямо в Японию; по совершении же дел посольственных — на зимование или в Камчатку, или к острову Кадьяку; „Нева“ же прямо к берегам Америки, а оттуда на зимование к Кадьяку. Следующим потом летом оба корабля , нагрузясь товарами, должны были отправиться в Кантон, а из оного в Россию»[124].
Технические приготовления к отплытию и загрузка интрюмов шли неспешно, ритмично и изощрённо, с учётом как вещей знатных («1000 вёдер чистого водочного спирта»[125], противоцинготных средств, товаров для обмена с дикарями и т. д.), так и всяческих мелочей (вплоть до корабельных кошек). Казалось, что петербургские власти, купцы и требовательные морские начальники, согласованно трудившиеся день и ночь, сделали всё от них зависящее для безоговорочного успеха предприятия — в остальном должно было уповать на Всевышнего.
Однако re vera в ходе подготовки правительственные и компанейские чиновники допустили ряд нешуточных кабинетных просчётов, которые, как позднее открылось, чуть не погубили дело.
Прежде всего, корабли ушли в трёхлетнее плавание фактически с двумя главными начальниками — Крузенштерном и Резановым. Странная вещь: каждый из них — и капитан-лейтенант, и камергер — имел веские основания считать именно себя главенствующим во время путешествия и, следовательно, требовать от самолюбивого конкурента беспрекословного повиновения. Крузенштерн, в частности, получил от министра коммерции графа Н. П. Румянцева письменное наставление, из которого следовало, что руководит экспедицией он, капитан-лейтенант. Посему мореплаватель исходил из того, что «должность его не состоит только в том, чтобы смотреть за парусами». Однако у Резанова наличествовали, как представляется, ещё более сильные козыри — например, высочайшая инструкция от 10 июля 1803 года, в которой посланник объявлялся «уполномоченным всей экспедиции». Кроме того, одно из дополнений к инструкции, данной в мае 1803 года Крузенштерну (дополнение к § 16), позволяло видеть опять-таки в камергере Резанове «полное хозяйское лицо»[126].
