Национал-социалисты, которые то и дело позволяли себе «злонамеренные и неуважительные высказывания», одними из первых опробовали на себе новый закон. Сохранилось в частности небезынтересное свидетельство о закрытии газеты «Шлезишер беобахтер».
Это событие произошло 25 апреля 1930 года на основании решения, принятого имперским судом. Поводом послужило то, что в номере от 19 апреля 1930 года в статье «Проснись, Германия» газета позволила себе жесткую критику, а проще говоря – ругань в адрес членов правительства. Заканчивалась статья весьма традиционно для этого типа изданий: «Они никогда бы не стали выдающимися людьми этой республики, если бы не их деятельность в угоду еврейству»[67].
Следующим немаловажным документом стало «Постановление имперского президента о защите немецкого народа». Семь его параграфов были посвящены проблеме печатных изданий и других средств массовой информации. Согласно постановлению печатные издания, содержание которых «могло причинить вред общественной безопасности или общественному порядку», конфисковывались полицией. Список того, что можно было считать «причиняющим вред», существенно расширился. Периодические печатные издания могли быть запрещены в следующих случаях:
1) Если в них содержались призывы к неповиновению и к подрыву законов или имеющих законную силу постановлений, а также распоряжений конституционного правительства.
2) Если в них содержались призывы к насильственным действиям или прославлялись оные, после того как они начались.
3) Если в них содержались призывы ко всеобщей забастовке или к забастовке на жизненно важном производстве.
4) Если в них подвергались поношению или злонамеренно неуважительно изображались государственные органы власти, инстанции или государственные служащие.
5) Если подвергались поношению и злонамеренно неуважительно изображались религиозные объединения, их устройство, обычаи, предметы религиозного почитания.
6) Если в них содержались неверные новости, распространение которых могло быть опасным для интересов государства.
7) Если главный редактор не имел право по какой-то причине отвечать по закону за свои профессиональные действия[68].
Срок, на который могло быть запрещено печатное издание, как и ранее, не мог превышать шести месяцев.
Решение о закрытии теоретически можно было обжаловать в течение двух недель со дня его объявления. На практике обжалования происходили довольно редко, поскольку, во-первых, не давали отсрочки и печатные издания закрывались все равно, а во-вторых, не вызывали зачастую ничего, кроме ярких проявлений бюрократической волокиты. В данном вопросе раскрывались едва ли не карикатурные черты немецкой бюрократической системы с ее обстоятельностью и медлительностью. Утомляет даже простое перечисление тех действий, которые должны были совершить те, кто решился на апелляцию.
Посудите сами: просьба об обжаловании вносилась первоначально именно в те земельные инстанции, которые, собственно, и вынесли решение о закрытии того или иного печатного издания. Если представитель закрывшегося печатного издания оказывался в достаточной мере настойчив, то заявление об обжаловании могло быть направлено в адрес высших земельных инстанций. Те в свою очередь могли либо удовлетворить прошение, либо, что скорее, переправить его в адрес министра внутренних дел. Последний имел право либо удовлетворить его, либо направить в Сенат имперского суда. Если имперский министр внутренних дел решал удовлетворить ходатайство, а земельные инстанции не были согласны с таким решением, то в этот раз переписка завязывалась между земельными инстанциями и Сенатом имперского суда. Но предварительно земельным инстанциям следовало проинформировать министра в письменной форме о своем намерении обратиться в Сенат. Если Сенат объявлял запрет допустимым, земельные власти были обязаны незамедлительно поступить в соответствии с данным решением.
По-настоящему быстро и неотвратимо вся эта громоздкая система действовала только в одном случае: когда речь шла не о внутренних, а о внешних интересах страны. В случае, если печатное издание выходило за пределами страны и при этом позволяло себе что-то не то, меры принимались незамедлительно. Решение о запрете печатного издания принималось непосредственно министром внутренних дел. При этом никакие ходатайства в данном случае не предусматривались.
Среди «новинок» в правовой системе Германии отдельно следует упомянуть о более детально разработанных санкциях, направленных не против печатных изданий в целом, а против лиц, так или иначе причастных к распространению, выпуску, печати запрещенных печатных изданий. Все, кого уличали в подобных действиях, приговаривались к тюремному заключению на срок не меньше трех месяцев. Помимо этого они обязаны были выплатить денежный штраф. То же самое относилось и к лицам, замеченным в распространении выходящих за границей и запрещенных в Германии печатных изданий. Особое внимание уделялось, естественно, тем, кто «попался» с политическими газетами. Теоретически владелец подобной запрещенной литературы или периодики обязан был как можно скорее раскаяться и поспешить в полицейское управление, дабы дать там показания против себя самого. А подозрительные издания должны были немедленно появиться все в том же управление, чтобы там с ними ознакомились. Те же, кто не спешил предоставлять сведения о нелегальной литературе, хранящейся дома (что неудивительно), рисковали провести год в местах не столь отдаленных.
Очень поощрялась дача показаний против своих родственников: супругов, братьев, сестер. Детям предлагалось доносить на родителей, а родителям на детей. В законе это деликатно называлось «показаниями против родственников старшего и младшего поколений». Видимо, чтобы сгладить впечатление, помещалась пометка о том, что духовное лицо вовсе не обязано сообщать сведения о нарушениях, если их ему поведали во время исповеди.
Все вышесказанное с очевидностью свидетельствует о том, что Веймарская республика вовсе не была такой уж беззащитной, а ее демократичность такой уж беспредельной. Пусть тема, рассматриваемая нами в этой главе, достаточно узкая, однако даже на представленном примере видно, что государство теоретически могло себя защитить. Где же находится та грань, за которой законы демократии начинают работать против нее самого? Если бы кто-то знал точный ответ на этот вопрос, обстановка в мире была бы несколько иной.
Самым грозным признаком близкой смены режима в Веймарской республике стало то, что многочисленные постановления использовались не для стабилизации государства, а для борьбы и сведения счетов самыми разными политическими силами. Национал-социалисты добивались закрытия коммунистических газет и наоборот. Следующий признак – появление самоубийственных законов. На основании «Постановления имперского президента в защиту народа и государства»[69] были проведены аресты коммунистических лидеров и закрытие печатных изданий. Пытаясь избежать подобной судьбы, центральный печатный орган немецкой социал-демократии «Форветс» наивно увещевал Гитлера со своих страниц: «Именно социал-демократия дала рабочим равноправие и уважение, только благодаря нам Вы, Адольф Гитлер, смогли стать рейхсканцлером». Пройдет совсем немного времени и пресса левого толка будет полностью ликвидирована. Постановление, несмотря на свою сравнительную краткость, оказало огромное влияние на свободу слова в Германии. Изданное в Берлине 28 февраля, т. е. на следующий день после поджога рейхстага, оно фактически полностью аннулировало то, что оставалось в стране от демократических свобод. В первом же своем параграфе постановление лишило силы главы 114,115, 117,118,123,124,153 Конституции немецкого народа, эти свободы гарантировавшие. «В определенных законом границах» оно делало допустимым ограничение личной свободы, права свободно высказывать свое мнение, в том числе – в прессе, права организации союзов и проведения собраний. Допустимым становилось право вмешательства в тайну почтовой переписки, телефонных переговоров, телеграфных сообщений. Были узаконены домашние обыски и конфискации. Допустимыми становились денежные штрафы, тюремное заключение, в том числе и пожизненное, а также смертная казнь[70].
