Странный, полуслепой и полусумасшедший член голландской Партии международных коммунистов Маринус Ван дер Любе, пойманный на месте преступления, оказался провозвестником нового государства, с новой идеологией и новыми правовыми нормами. Нацисты получили замечательный «подарок» незадолго до «дня национального пробуждения»[58], до выборов в рейхстаг, назначенных на 5 марта. Тут же были найдены «сообщники» юного пиромана. Ими оказались лидер коммунистов в рейхстаге Эрнст Торглер, Георгий Димитров, Василий Танеев и Благой Попов. На суде посыпались взаимные обвинения. И коммунисты, и нацисты, с одинаковым негодованием указывали на Ван дер Любе, как на нацистского и коммунистического агента соответственно, а он только твердил, что действовал в одиночку. Сразу же появились самые разные версии: коммунисты, начиная с Димитрова, твердили о «несчастном Фаусте», направляемом нацистским Мефистофелем, нацисты пугали общественность рассказами о кровавых планах коммунистов в отношении мирного населения Германии. Ссылались они при этом на документы, обнаруженные в штаб-квартире коммунистов. В конечном итоге каждый получил свое: трое коммунистов были освобождены за недостатком улик, несчастный Ван дер Любе лишился головы[59], а нацисты стали торопливо извлекать из произошедшего пожара политическую выгоду. Надо сказать, что особо трудиться им не пришлось. Уже на следующий день Гитлер с теперь уже вице-канцлером Папеном пришли к Гинденбургу с текстом документа, окончательно «избавившего» Германию от таких явлений, как «свобода политических собраний», «свобода слова», «тайна переписки» и т. д.
А что же было со свободой слова до того? С чем подошла Германия к новому этапу своего политического развития? В каком состоянии находились пресловутые демократические свободы на рубеже между республикой и рейхом? Для того чтобы ответить на этот вопрос, целесообразно будет ненадолго углубиться в законотворческие дебри. Любой хоть сколько-то значимый для государства вопрос всегда сопровождается бумажным вихрем. А значит, такая важная отрасль, как средства массовой информации, обязательно будет регулироваться целым рядом законов. Самым же важным на тот период средством массовой информации была пресса.
Во времена республики она представляла собой довольно развитую, но абсолютно децентрализованную систему. Складывание этой системы началось еще в имперской Германии, и к 20-м годам XX века страна уже могла похвастаться самыми разнообразными и многочисленными изданиями. Например, в 1928 году выходило 3356 ежедневных газет. В одном только Берлине их можно было встретить 147 наименований[60]. К1933 году, ни одна высокоиндустриальная страна не обладала таким огромным количеством ежедневных и еженедельных газет как Германия[61]. Вся эта весьма внушительная армия печатных изданий, впрочем, не отличалась высокими тиражами. Тираж лишь 0,7 % от общего числа издаваемого переваливал за 100 000 экземпляров. Необыкновенно высокие тиражи отличали такие заслуженные солидные издания, как Berliner Morgenpost – 400 000 экз. в будние дни и 623 000 по воскресеньям, Vossische Zeitung и Deutsche Algemeine Zeitung – свыше 100 000 экз. ежедневно[62].
В республиканской Германии параллельно с количественным ростом тиражей имел место процесс экономической концентрации различных газет и журналов. Таких, например, как лояльные республиканскому строю «Моссе» или «Уллыптайн», или их противник – издательство «Шерл». Парадокс заключался в том, что последнее всячески распространяло антидемократические, националистические идеи, опираясь на довольно мягкие законы, этой самой демократией порожденные. В качестве иллюстрации достаточно вспомнить тот факт, что в 118-й статье Веймарской конституции специально оговаривалось право на свободное высказывание собственного мнения, в том числе и в прессе[63]. Подобная формулировка вовсе не означала, что пресса когда-либо оставалась совсем уж без присмотра и действительно могла позволить себе все. Степень государственного контроля можно при желании проследить еще с имперских времен. Дело в том, что уже упоминавшаяся 118-я статья опиралась на закон от 7 мая 1874 года[64]. Согласно этому закону на любом периодическом издании, если оно не служило целям науки, искусства, индустрии или рекламы, в обязательном порядке должна была стоять печать полицейского ведомства. В особых случаях данное ведомство получало право конфискации печатного издания, не дожидаясь судебного решения. К таким особым случаям относились те, когда содержание статей становилось поводом для противоправных действий. Если подобное происходило, то конфискация следовала мгновенно[65].
В дальнейшем государственный контроль за прессой будет лишь усиливаться. Вышедшие в 1922 и 1930 годах законы с общим названием «В защиту республики» дадут целый ряд оснований для запретов и закрытий печатных изданий. С 1930 года они могли быть прикрыты на срок от 4 до 6 месяцев. Тот, кто продолжал выпускать газету, невзирая на ее запрет, рисковал просидеть в тюрьме 3 месяца. Полицейское ведомство и издатели «сомнительных» газет как будто соревновались друг с другом в хитроумии. Стоило только закрыть какую-то «провинившуюся» газету, как появлялся под другим именем ее двойник. Пришлось отдельно зафиксировать на бумаге, что закон о закрытии автоматически распространяется на издания-дубли[66].
Причины, по которым можно было «впасть в немилость», поначалу не могли похвастаться особой многочисленностью. Санкции следовали в тех случаях, когда на страницах газет и журналов появлялись «злонамеренные и неуважительные высказывания, порочащие конституционно закрепленную республиканскую форму правления как в рамках всего государства, так и в отдельных землях» или же «неуважительные высказывания, равно как и клевета в адрес имперского президента, члена имперского правительства или члена правительства одной из земель». Особенно оговаривались случаи, когда печатные издания позволяли себе оскорбительные высказывания, связанные с государственным знаменем или символикой.
