Вдохновенное творчество, высокий профессионализм, понимание стилистики и даже знание иностранных языков совершенно не исключают простого и радостного отношения к жизни, выражающегося в простых и относительно безобидных шутках вроде той, когда вышедшему покурить во время паузы тромбонисту на кулису (это та штука, которую они все время двигают) навесили амбарный замок. Или какие-нибудь дописки в нотах, когда в «Золушке» Прокофьева к названию номера «Принц нашел Золушку» карандашом дописано реалистичное уточнение «в канаве». Иногда это разнообразные текстовые игры, вроде уже ставшего классикой полного безысходности «Мы опоздали в гастроном» в па-де-де из «Щелкунчика». Вершиной жанра, на мой взгляд, является текстовая вариация из сцены князя Гремина с Евгением Онегиным.
«Так ты женат? Не знал я ране. На ком?» — «На Лариной. По пьяни».
Обсуждение оркестрантами только что сыгранного концерта неподготовленному человеку лучше не слышать, потому что возбужденный творческий и широко образованный музыкант способен в этом состоянии охватить образную сферу от маркиза де Сада до Владимира Сорокина, столь же широко используя весь лексический спектр от Карамзина до человекообразных приматов, в состоянии аффекта, незаметно для себя, миновав фазу водителя-дальнобойщика. Диапазон возможного, разумеется, тем шире, чем больше сюрпризов происходило в единицу времени. В большинстве случаев все это концентрированное изумление заслуженно направлено в адрес… Ладно, не буду… Хотя иногда достается и солисту. Самокритика тоже, конечно, имеет место, но она несет некоторый налет недоумения и печали. А иногда и требует приема антидепрессантов, которые тут же и разливаются по стаканчикам.
Справедливости ради необходимо заметить, что вся эта буря в стакане воды происходит только по одну сторону рампы. Потому что с другой стороны все происходит как обычно: аплодисменты, гардероб и светское обсуждение культурного события. Исключение составляют экстраординарные события вроде лопнувшей струны скрипача, улетевшей в группу виолончелей палки литавриста или упавшего со стула тромбониста, который уснул в Adagio. И это означает лишь тот факт, что поход на концерт можно считать особо удавшимся.
Специалист по психологии групп, безусловно, обратит внимание на некоторые особенности поведения струнников и духовиков (ударников по этому параметру можно причислить к духовикам, а арфистка по определению не является группой).
Эти шесть вспомогательных роботов — часть ДВ-5, так же как твои пальцы — часть тебя, и он отдает им команды не голосом и не по радио, а непосредственно через позитронное поле.
А. Азимов. Я, робот
Струнники по сути своей работы в оркестре существа групповые. Их задача — играть по концертмейстеру группы. Даже в том случае, если возникает драматическая коллизия между ним и дирижером. И соответствующим образом выстроенная система субординации приводит к тому, что с дирижером на репетиции общается только концертмейстер, а с точки зрения дирижера некоторое подмножество музыкантов с альтами или контрабасами воспринимается именно как группа.
Духовики же по своей сути в той или иной степени солисты. Хотя бы потому, что у каждого из них своя партия. И, кроме того, в отличие от струнников, которые в силу неких исторических традиций и по сей день считаются людьми интеллигентными, духовики старательно культивируют образ простоватых и недалеких лабухов, только недавно сменивших монтировку на тромбон. И это дает им некоторые преференции в общении с дирижерами. И, кроме того, наезды последних часто разбиваются о мнимую, а иногда и вполне натуральную и экологически чистую стену придурковатости духовика.
И, конечно, некоторые особенности партитуры добавляют духовикам определенную степень свободы. Представить себе, что во время репетиции свободные до финала симфонии тромбонисты и тубист вышли покурить и коридор, где битый час уже болтается рожкист, гораздо легче, чем вообразить что-либо подобное про группу виолончелей. К подобным деталям относится и возможность в «Севильском цирюльнике» для гобоиста под завистливые взгляды коллег и аплодисменты зала максимально незаметно удрать сразу после увертюры.
Вот так, постепенно продвигаясь от общего к частному, мы дошли до индивидуальных особенностей музыкантской неустойчивой психики.
Всякий нормальный музыкант чувствует себя неврастеником. Это не только мое мнение. Это распространенный диагноз. И его с некоторым налетом гордости и ужаса признают очень многие. Музыку сфер музыкант слышит постоянно, и это ужасно достает. Потому что, как проницательно заметил Штирлиц, запоминается последняя фраза, и она в фоновом режиме болтается в мозгу до тех пор, пока ее не вышибет другая. И хорошо, если повезет. Если же в голове окажется какая-нибудь привязчивая попса, то это кранты.
Музыка, звучащая не в голове, а снаружи, будь то радио из соседней машины, фонограмма в магазине, гостинице или где-то еще, фиксируется автоматически и, как правило, ввиду своего массового паскудства приводит в бешенство. Потому что если в приличных местах, вроде солидных отелей, выставок или ресторанчиков и кафе, звуковой фон выстроен грамотно и культурно, то в каком-нибудь супермаркете хочется выкинуть к чертовой матери эту морковку или сметану и удрать как можно быстрее. То же самое происходит и в дешевых забегаловках. Всякая слышимая музыка попадает в сферу сознания и воспринимается как значимое явление. Ну это то же самое, как если вас в фоновом режиме будут кормить дошираком или просроченной селедкой. Вы ведь это заметите?
Этот эффект знаком почти всем, но у музыкантов он практически мгновенно приобретает законченно неврологический характер.
Кроме того, надо заметить, что сознание (а главное, подсознание) любого музыканта руководствуется не только самыми общими законами природы, что естественно, но и законами музыки.
Бах и сыновья
Лучшей иллюстрацией к пониманию этого является известная байка про И. С. Баха и его тогда еще малолетних обалдуев, а впоследствии классиков Вильгельма Фридемана, Карла Филиппа Эммануила и Иоганна Христиана.
Как всякий музыкант и ответственный отец, Иоганн Себастьян Бах учил детей тому, что он умел делать сам, а именно музыке (с этой позицией вы знакомы по уже прочитанным главам). Вечером, ложась спать, он усаживал детей по очереди за клавесин и под их занятия засыпал. Похрапывание гения для юных Бахов однозначно свидетельствовало о возможности тихонько отползти от клавесина. И вот однажды средненький, Эммануил, так оперативно отреагировал на этот сигнал об окончании занятий, что удрал даже не закончив музыкальную фразу. Бах какое-то время ворочался в постели, потом, не выдержав, вскочил и, натыкаясь на мебель и матерясь на старонемецком, подбежал к клавесину и разрешил аккорд. После чего все во Вселенной, с его точки зрения, встало на свои места, и через минуту он уже крепко спал.
Можете проверить на ком угодно — ни один музыкант не в состоянии бросить фразу на середине. То есть заставить себя усилием воли — да, но кошки будут скрести, и это будет очень некомфортно.
