Мы идем пешком через Манхэттенский мост. Мы видим молодые семьи в парке на берегу Ист-Ривер. Мамы играют с детьми в мяч, они так далеко, что мне не видно, красивы ли они, но я вижу: у некоторых есть грудь.
– Смотри, детишки.
– Да.
Радуга
За парком следует вода, за водой – другой берег, за ним силуэты высотных зданий, столь нереальные и чрезмерные и стереотипные, что я пытаюсь их не видеть. Перейдя мост, мы попадаем в Чайна-таун. Мы спускаемся по длинной лестнице, мимо изогнутых крыш, усыпанных нечитаемыми вывесками, и где-то там внизу мы сейчас будем есть утку по-пекински, она знает где, она нашла в путеводителе один из лучших ресторанов с уткой по-пекински.
Мы заходим в ресторан, садимся, и, когда я замечаю ее детское волнение, в животе у меня становится тепло, и как раз в тот момент, когда я чувствую это тепло достаточно отчетливо, чтобы сказать о нем, я вдруг смотрю на это чувство свысока, обесцениваю его тем, что параллельно думаю еще и о других вещах, говорю о других вещах, другие вещи накапливаются во мне, например, да что же это такое, не орите так, уроды, косоглазые, сиськи, ну вот опять, и пиво. И сигареты, конечно, и с чего только все без ума от этого города, он же просто большой и многолюдный, и, пока во мне все это роится, она с любопытством озирается, возбуждена, а у меня в животе уже не так тепло. Она благодарно улыбается мне, и мы едим, и нам вкусно, и мы платим и уходим. За дверью она крепко берет мою руку в свою и раскачивает ее в ритме своего уверенного шага, которым она познает этот город и свою жизнь, и я иду рядом, даже не чувствуя, касаюсь ли я земли. Она с любопытством озирается и впитывает в себя все вещи вокруг нас, вещи, о которых она знала, что они будут ждать ее здесь, она думала о них еще в самолете, думала, как здесь все выглядит, как хорошо звучит и пахнет, рыба в уличных лавках, гудки сдающего назад грузовика, разноцветные витрины массажных салонов и бесчисленные майки на стендах прямо на тротуаре, развешенные по цветам, радуга с надписью «Я люблю Нью-Йорк». Я думаю: гомосятина.
Я думаю, она еще в самолете думала обо всем этом, когда читала об этом в книге, которую купила после того как забронировала билет. Еще в самолете она думала о мостах, о голых башнях и белоснежных магнолиях, о статуе Свободы и Ист-Виллидж, о розовом ростбифе в «Деликатесах Каца». Я в самолете думал о том, что человек ощущает в эпицентре взрыва раньше, жар или грохот, перед тем как перестанет что-либо ощущать, и о том, осознает ли он еще тот миг, когда осознает, что в следующий миг он уже перестанет что-либо осознавать.
В самолете я размышлял, удастся ли мне сохранить верность ей, и хочу ли я этого, и, если я этого не хочу, то с чего бы мне вообще стараться, и почему бы мне не позвонить ей сразу по прилету и не сказать, что у меня не получится. Но я так и не додумал эту мысль, в какой-то момент она затухла сама по себе, наверное, когда я в полудреме и в сухом воздухе салона подумал о ее глазах, о том, как ее взгляд скользит по мне, в обыденной ситуации в обычном месте он лишь проскальзывает по мне, одно мгновенье, но ее глаза схватывают меня целиком, потому что они открыты, широко открыты, они большие, и удивленные, и они мчатся от одной вещи к другой и вбирают в себя все, что есть, они видят мир и видят, что мир прекрасен, даже если в нем много чего-то странного или трудного для понимания, в общем и целом все в порядке, все нормально, с тобой все нормально, мир, говорят ее большие смелые глаза, скользя по миру, а потом они проскальзывают и по мне, и вот я стою, там, где я есть, крепко стою на земле, я часть этой Солнечной системы, и я знаю – мое место где-то под взглядом этих глаз. А потом я думаю о чужих женских половых органах.
Наши друзья
У нее день рождения. Мы сидим в «Скай-баре» «Стандарт-отеля», время 17:42, мы можем оставаться здесь до 18:00, потом здесь могут сидеть только те, кто забронировал столик по телефону, который никто не знает и никто никому не говорит. Бар оформлен нарочито скромно, чуть ли не до обидного сдержанно, бесшумное газовое пламя в белоснежном камине и много пастельных тонов, повсюду пастельные тона, толстый пушистый ковер, барная стойка, столы, скатерти, кресла, в которых мы сидим, коктейльные платья официанток, худых и с меня ростом, а мне кажется, я высокий, к тому же они все до одной прекрасны. Стены тоже в пастельных тонах, туфли, и брюки, и пиджаки других гостей, моя рука на ее руке, ее глаза, небо за огромной прозрачной стеной.
Я говорю, поздравляю. Она улыбается. Она заказывает еще один коктейль.
– Когда нам надо быть на Пятой?
– Примерно через час.
– Ну и хорошо.
– Да.
Я тоже заказываю еще, мы быстро выпиваем, в 18:02 мы выходим из «Стандарт-отеля» через вращающуюся дверь, мы гуляем по Хай-Лайну, мы видим, как его весь озеленили и отреставрировали, с каким вкусом и как современно все сделано, мы видим реку Гудзон и за ней Нью-Джерси, а потом спускаемся в метро. Мы едем на Пятую авеню, там выходим и поднимаемся на лифте в другой бар, в бар, телефон которого можно узнать, куда можно позвонить и заказать столик, столик, за которым можно посидеть дольше, чем до 18:00. Этот бар темнее, он больше, здесь нет пастельных тонов, зато есть красное и черное. Повсюду стоят массивные мягкие уголки, темная кожа, квадратные диваны вокруг квадратных столов, а с потолка свисают кубы из плоских экранов, на которых показывают без звука разные спортивные соревнования.
Мы сидим вдвоем на огромном мягком кожаном квадрате и ждем и очень рады, что нас будет больше, люди уже смотрят на нас косо, оттого что нас так мало, нас двое, надеюсь, нас будет больше, надеюсь, скоро. Мы ждем наших мюнхенских друзей, когда-то это были ее друзья, теперь они наши, она с этими друзьями когда-то много чего повидала, а теперь мы вместе не видим ничего, эти друзья говорят, когда ты приедешь к нему в Нью-Йорк, мы с вами повидаемся, кто знает, когда еще побываешь в Нью-Йорке, в Нью-Йорк не каждый день выбираешься, можно, мы у вас переночуем, ну конечно, к тому же у тебя будет день рождения.
Мы ждем. Краем глаза я вижу один из экранов ближайшего куба. Я вижу людей, которые играют в американский футбол, они перемещаются как-то необычно, что-то в их движениях не так, поэтому я присматриваюсь и вижу: это женщины, и на них нет ничего, кроме нижнего белья, я тут же отвожу взгляд.
Смотри-ка, Lingerie-league[12], говорит она, и тогда я опять перевожу взгляд, и мы вместе смотрим на экран и видим, как две команды моделей в нижнем белье сталкиваются друг с другом грудями, задницами и ляжками, видим их развевающиеся волосы, которые выбились из-под шлема, их пухлые, мягкие губы. Я представляю себе, как они кричат.
Потом приходят наши друзья. Их меньше, чем ожидалось, в Исландии взорвалась какая-то гора, небо стало слишком грязным для полетов, но некоторым повезло, и вот они здесь, сперва они останавливаются у входа, решительно, но несколько растерянно, а потом видят нас и бросаются к нам и виснут у нее на шее и у меня тоже.
