Мне со своего места было совсем не видно ее величества, и напрасно я терялась в догадках, отчего она оказала нам такую честь. Служба шла своим чередом, будто резное епископское кресло пустовало. Вечерня окончилась, отзвучали последние благословения, монахини и conversa поднялись, как один человек, склонив головы, смиренно спрятав руки в рукава. Матушка Сибилла преклонила колена перед алтарем, и королева (которую я так и не смогла до сих пор разглядеть) медленно двинулась через наши ряды к трансепту церкви.
Медленно-медленно. Я краешком глаза осторожно поглядывала вокруг, напряженно прислушиваясь к своему внутреннему голосу. За всю прежнюю жизнь мне лишь раз выпало встретиться с дамой королевской крови. Графиня Кентская была женщиной в некоторых отношениях выдающейся, такую забыть трудно. Это она научила меня чинить для нее перья, но кроме этого научила и многому другому, весьма и весьма для меня унизительному. Королева приближалась, а я вспоминала, как прибыла в монастырь графиня Кентская — пышно, с блеском; о ее прибытии возвестили примчавшиеся герольды, затем загремели фанфары. Насколько же величественнее должна быть королева Англии?
И поныне я не в силах позабыть своего изумления. Ожидала увидеть горделивую осанку, платье ярких цветов из дорогих, расшитых золотом и серебром тканей, с длинным шлейфом и отороченными мехом верхними рукавами. Еще — корону, золотую цепь, золотые и серебряные перстни со сверкающими самоцветами. Наконец я увидела королеву Англии. Всмотрелась пристальнее. В толпе ее вполне можно было и не заметить, так обыденно она выглядела.
Филиппа Геннегау.
Годы не пощадили эту женщину. Ни следа не оставили от былой молодости, от былой красоты, которая сияла, должно быть, тридцать с лишним лет назад, когда она — невеста нашего могучего короля Эдуарда — прибыла в Англию из Нидерландов. Все это осталось в далеком прошлом. В чем выражалось ее королевское величие? В ней не было утонченности. Рост невысокий. Она не внушала благоговейного трепета. Даже драгоценностей на ней не было. А голова, до последнего волоска, и вовсе скрыта от взоров под простым платком и покрывалом. Королева Филиппа не была ни красавицей, ни законодательницей моды.
Какое разочарование! У кого может вызвать восхищение эта стареющая женщина, едва волочащая ноги?
Королева остановилась. Она чуть заметно задыхалась. Должно быть, она еще старше, чем мне показалось сперва. Я посмотрела на нее снова, повнимательнее, и тут же упрекнула себя в душевной черствости: мне стало ясно, почему королева идет так мучительно медленно. Она была нездорова и страдала от боли. Тяжело опираясь на руку сопровождавшей ее фрейлины, королева двинулась дальше все теми же крошечными нетвердыми шажками, каждый из которых доставлял ей невыносимую боль. Мне показалось, что и голову она почти не может повернуть — так напряжены, словно сведены судорогой, были плечи и шея. Рука, вцепившаяся в поддерживающую королеву даму, вся отекла, блестела туго натянутая, как на барабане, кожа. Неудивительно, что она не унизана кольцами. Попытайся она протолкнуть в них распухшие суставы пальцев, это вызвало бы такие мучения, каких просто не вытерпишь.
Когда королева почти поравнялась со мной, она остановилась снова перевести дух, а мы все присели в глубоком реверансе. Я видела, как тяжело вздымается при вдохе платье на ее пышной груди, как трепещут ноздри, как становится резче залегшая между бровей складка. Затем королева сделала еще шажок вперед, споткнулась о выщербленную плиту и не устояла на ногах. Если бы ее не поддерживала молодая фрейлина, произошло бы непоправимое несчастье. А так королева лишь упала на колени и издала крик боли и отчаяния. Напуганная глубиной ее страданий, я отвела глаза.
— Помогите же, — пробормотала она, ни к кому не обращаясь, зажмурившись от разрывающей ее боли, протянув вперед свободную руку в поисках хоть какой-нибудь помощи. — Боже милосердный, не оставь меня! — С этим восклицанием королева Филиппа бессильно уронила свои четки. Выскользнув из ее пальцев, эти четки из резной кости с жемчугами упали с негромким стуком прямо перед ней.
— Помогите встать…
Я протянула руку — это было так естественно, поступить иначе было просто невозможно, — и ухватила за руку королеву. И сразу замерла, даже дышать перестала. Вот так, по наитию, схватить за руку саму королеву Англии? Наверняка за такую дерзость меня накажут. Я упала на колени рядом с ней, а она вцепилась в мою руку изо всех сил. Сил-то у нее было не так много, но она застонала, когда от этого усилия кожа на отекших руках натянулась совсем туго.
— Пресвятая Дева! — чуть слышно воскликнула она. — Какая страшная боль!
Еще мгновение вокруг нас сохранялась эта атмосфера всеобщей напряженности и растерянного молчания, потом все пришло в движение, стало шумно. Придворная дама, дрожа от волнения, помогла ее величеству подняться на ноги, королева ослабила лихорадочную хватку на моей руке, дыхание ее затруднилось еще больше. Еще не встав с колен, я подняла голову и увидела, что посреди поднявшегося переполоха королева Филиппа смотрит на меня. Когда-то, должно быть, в этих темно-карих глазах сияли радость и счастье, но теперь в них не отражалось ничего, кроме многолетних страданий. Невыносимо было видеть это; я опустила взгляд и заметила так и оставшиеся лежать на полу четки. Ей не под силу было бы наклониться самой, чтобы поднять четки, даже если женщина столь знатная и стала бы утруждаться тем, чтобы поднять с полу свою вещь.
Вот я и взяла труд на себя.
Подняла четки и протянула королеве, сама поражаясь собственной смелости, уже слыша угрожающее ворчание матушки настоятельницы, которая спешила к нам. Ее одеяния раздувались от быстрой ходьбы, как плащ на путнике при сильном ветре, а рука уже протянулась, чтобы выхватить у меня четки.
— Благодарю тебя. Я сегодня такая неловкая, а ты оказалась очень добра.
Трудно в это поверить, но слова королевы были обращены ко мне. Я почувствовала, как ее пальцы прикоснулись к моей руке. На короткий миг выражение муки на ее лице сменилось лаской и признательностью.
— Примите мои горячие извинения, ваше величество. — Матушка настоятельница метнула на меня взгляд, не суливший мне ничего хорошего на завтрашнем собрании монастырского капитула. — Ей не следовало выделяться таким неподобающим образом. Ей недостает смирения.
— Но ведь она пришла мне на помощь, как добрый самаритянин попавшему в беду путнику, — возразила королева. — Пресвятая Дева не оставит без внимания помощь, оказанную пожилой даме… — Потом она воскликнула громче, чем прежде, прижимая одну руку к складкам платья из камчатной ткани: — Мне необходимо присесть! В комнату, Изабелла… отведи меня в мою комнату.
Прислуживавшая ей дама нахмурилась.
— Ты уж извини, Изабелла… — В голосе королевы прорвалось подавляемое рыдание.
— Вы утомились, Maman[15]. Разве я не говорила, что вам трудно будет выдержать всю службу? Надо было вам меня послушать!
— Я и сама понимаю, Изабелла. Но кое-что нужно было сделать, а откладывать я не могла.
