— Мистрис Перрерс!..
— Мастер Гризли!
Это и вправду был он — значит, не нужно даже искать его по всему городу. Он вынырнул из грязного переулка и, ссутулившись, встал рядом со мной. Я никогда еще никому так не радовалась, хотя к радости примешивалась толика злости. Да, он тоже потерял хозяина, но всегда сумеет найти и работу, и крышу над головой в доме какого-нибудь торговца. Он окинул взглядом запертую дверь, потом посмотрел на меня.
— Что вам дала эта старая метла? — спросил он без предисловий.
— Ничего, — сердито буркнула я. — Старая метла начисто вымела весь дом. — Потом я улыбнулась и помахала у него перед глазами документом. — Только это осталось. Она как-то пропустила. Это право на владение поместьем.
— Вот как? — Глаза Гризли засверкали. — И что вы намерены с этим делать?
— Мое намерение состоит в том, чтобы вы сумели сделать это поместье моим, мастер Гризли. Кажется, вы называли это правом на пользование собственностью. — Я вполне способна учиться быстро, и здесь я видела открывшуюся передо мной возможность. — Сможете этого добиться?
Он потер пальцем нос.
— Для понимающего человека это нетрудно. Можно — если меня это устроит — перевести имение на вас как вдову мастера Перрерса, ныне ставшую femme sole[12].
Одинокая женщина. С земельным участком. Эта мысль была достаточно приятна, чтобы улыбка моя сделалась шире.
— А вас это устроит, мастер Гризли? — поинтересовалась я, стараясь смотреть на него как можно увереннее. — Сможете вы сделать это для меня?
Под моим взглядом он покраснел, напряженно раздумывая. Я заговорила мягче, придав голосу просительные интонации.
— Сама я же никак не смогу этого добиться, мастер Гризли. А у вас имеются необходимые знания, опыт…
Его тонкие губы разошлись в усмешке, на мгновение обнажив пожелтевшие зубы.
— А почему бы и нет? Как я полагаю, мистрис Перрерс, это может стать основой для делового партнерства. Я стану работать на вас, а вы станете вести дела под моим руководством — когда у вас будет такая возможность. Поместье я передам в пользование какого-нибудь рыцаря, живущего по соседству… и себя самого.
Значит, вот так. Мастер Гризли не был законченным альтруистом, но маленькими женскими хитростями его можно было склонить на свою сторону. Как легко мужчины поддаются женской улыбке и откровенной лести, когда ее произносят с самым милым видом! Он протянул руку. Я присмотрелась: не то чтобы слишком чистая рука, но с длинными, удивительно изящными пальцами, которые могли колдовать над цифрами куда лучше, чем это удавалось мне, и ум его, как мне было известно, пальцам ни в чем не уступал. Здесь, на крыльце своего бывшего дома, я вручила Гризли документ, и мы пожали друг другу руки, как делал Дженин, заключив сделку с клиентом.
Ощутив пожатие его грубой руки, я задумалась о том, на что решилась. Самое удивительное для меня заключалось в том, что я перестала обращать внимание на его неприятную внешность. Теперь у меня появился деловой партнер, как называл это сам Гризли.
— Вы же не обманете меня, ведь правда? — Я нахмурилась и постаралась выразить голосом глубокую озабоченность.
— Ну конечно же нет! — Его возмущение позабавило меня. Потом его брови сошлись на переносице. — Куда же вы пойдете?
— У меня есть только один путь. — Это решение я уже успела принять. Другого выхода и впрямь не было. У меня появится крыша над головой, в желудке не будет пусто, и там я заживу куда лучше, чем на улице или в порту, где вынуждены обретаться обыкновенные блудницы. — Вернусь в монастырь Святой Марии, — объяснила я. — Там меня примут. Поживу у них, дождусь лучших времен. Что-нибудь да подвернется.
— В целом неплохая мысль, — кивнул Гризли. — Но вам потребуется это. Вот, держите… — Он порылся в висевшем на поясе кошеле и выудил оттуда два золотых. — Возвращаю вам. Они помогут убедить настоятельницу открыть вам двери — во всяком случае, на какое-то время. Однако запомните: вы теперь у меня в долгу. Я буду ждать, когда вы мне его вернете.
— Где мне вас найти? — крикнула я пронзительно, как торговка рыбой, когда он стал удаляться, унося с собой свидетельство о владении поместьем Уэст-Пекем.
— Ищите в таверне «Кафтан». Это в Саутуорке[13].
Вот и все.
Итак, я вернулась в монастырь, хотя и поклялась когда-то сюда не возвращаться. Уговорила возницу подвезти меня на телеге — совершенно пустой, но невыносимо пропахшей рыбой. Пусть я и владела домом в Лондоне и поместьем в Кенте (а оба драгоценных свидетельства остались в руках Гризли), но деловому партнеру я уже задолжала два нобля[14]. А что было делать! Эти монеты и вправду открыли передо мной двери аббатства, хотя на другие жизненные блага их не хватило. Мне ясно дали понять, что я должна отрабатывать кров и пишу, и я оказалась среди conversa — мирских сестер, которые трудились в поте лица на благо невест Христовых. Возможно, въевшийся в юбки запах соленой рыбы свидетельствовал не в мою пользу.
Отчего я согласилась на такие условия?
Да оттого, что убежище в стенах монастыря было нужно мне на время. В глубине души я твердо в это верила. Я уже вкусила жизни в миру, и эта жизнь пришлась мне по вкусу. В те дни, когда я молча работала на сестер, я приняла твердое решение. Никогда и ни за что я не стану монахиней. И ни за что не выйду снова замуж по чьей-то чужой воле. Когда-нибудь наступит день, и в умелых руках Гризли моя земля принесет достаточный доход, чтобы позволить мне жить как femme sole в собственном доме, где будут хорошая постель, красивая одежда и готовые повиноваться слуги.
Эта мысль мне нравилась. Она подбадривала меня, пока я отстирывала одеяния монахинь и отчищала пятна на их апостольниках, возвращая тем первозданную белизну. Я могу повернуть свою жизнь так, чтобы не прислуживать другим — ни как монахиня, ни как жена, ни как блудница. Я могу добиться жизни в собственном праве. Ну а сейчас меня защищали знакомые стены монастыря, и я подчинялась принятому здесь распорядку неустанной работы и молитв.
«Дождусь лучших времен», — сказала я Гризли.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Она здесь. Приехала! — Эта весть шепотом передавалась из уст в уста, будто ветер легонько колыхал метелки овса на поле.
Наступило время вечерни. Мы вошли в монастырскую церковь; тихо шуршали по полу монашеские одеяния, постукивали по плитам сандалии; потом все преклонили колени — сплошные ряды черных покрывал и белых апостольников. Я стояла среди conversa, одетая в грубое фланелевое платье с капюшоном. Все как обычно. Помыслы всех сестер, как духовных, так и мирских, были направлены к одной цели: молить Бога о милосердии в этом донельзя грешном мире. Но в тот вечер настроение было другим. Верх взял грех любопытства, он захватил все души, он горел на лицах ярче, чем пламя свечей. Всеобщее возбуждение было почти осязаемым, от него вибрировал даже воздух. Ведь рядом с главным алтарем было установлено кресло самого епископа, а в кресле восседала королева Англии.
