– Ты видишь этого малыша на снимке?! – заорал Алессандро. – Ты только присмотрись к нему! Может, не замечаешь сходства?
Она посмотрела на фотографию мальчика и почувствовала, что изображение расплывается, поскольку на ее глаза навернулись слезы. Она знала о его женщинах. Но то были просто женщины. Десятки, а может, и больше. Женщины абстрактные, лишенные индивидуальности. Они были всего лишь игрушками эгоистичного, жадного ребенка. А вот другой ребенок, ребенок вполне реальный – это совсем другое дело.
Она не без труда сфокусировала взгляд на мальчике. Возможно, в нем и в самом деле было что-то от Алессандро. Черноволосый мальчонка с глубоко посаженными глазами и густыми ресницами. Его глаза похожи на глаза Алессандро. Эштон посмотрела на мужчину на фото. Глаза мальчика могли быть похожи и на глаза этого мужчины. Возможно, они так никогда и не узнают наверняка, чей он сын, но достаточно и простого предположения.
Алессандро выхватил открытку из рук Эштон.
– И больше не говори мне о своей медицине, докторах и обследованиях! – Голос его звенел от ярости. – Моя беда, что я женился на женщине, которая вовсе и не женщина! И титул перейдет к детям моего брата!
– Так не будет! – возразила она. – Не должно быть!
Он вскинул вверх руки. Эштон видела, что он дрожит от ярости.
– Не надо добавлять всякие дурацкие оскорбления к той ране, которую ты мне нанесла! – выкрикнул он, задыхаясь от гнева.
Казалось, в воздухе того и гляди раздастся треск от напряжения, возникшего между ними. Эштон слышала собственное тяжелое, прерывистое дыхание и ждала, что сейчас Алессандро ударит ее: Но его руки бессильно опустились вниз, он повернулся и, не глядя на нее, пошел прочь.
Эштон осталась на террасе. Небо потемнело, воздух сделался прохладным, и, дрожа от озноба, она еще плотнее закуталась в халат. Она слышала, как Алессандро хлопнул дверью, ведущей в гардеробную. Через несколько минут хлопнула другая дверь, и до Эштон долетел топот кожаных ботинок по мраморной лестнице. А еще через пару минут послышался рев двигателя, и колеса машины зашуршали по гравию подъездной аллеи.
Эштон подняла наполненный до половины бокал и залпом проглотила его содержимое. Затем некоторое время сидела молча, вспоминая, как ей когда-то нравился открывающийся отсюда вид.
Она влюбилась в это место в первую же минуту, как только увидела его. Тогда дом был в ужасном состояний, но Эштон сразу оценила потенциал поместья с пятью спальнями и шестью ваннами в доме, с коттеджем для гостей и еще одним – для прислуги. В каждой спальне был камин. Жилые комнаты, обеденный зал и библиотека выходили в просторный холл с каменным полом и обшитыми деревянными панелями стенами. Эштон вставила новые итальянские окна и привезла панели из палаццо покойной тети Алессандро.
Она отделала гостиную вощеным мебельным ситцем и позаботилась об установке пары стеклянных канделябров. Мебель в библиотеке была обита кожей, а шкафы, сработанные еще в восемнадцатом веке, были заставлены книгами в тисненых переплетах. Эштон подозревала, что книги эти никем и никогда не читались. Обеденный зал вмещал тридцать человек. Куда ни бросишь взгляд, везде можно было увидеть антикварные произведения искусства из палаццо семейства Монтеверди во Флоренции, а цветущие орхидеи придавали ему особый южный колорит.
Было тяжело вспоминать, сколько надежд она связывала с этим домом, сколько любви вложила в собирание и размещение сокровищ, и осознавать, какой пустотой все обернулось.
Эштон плеснула в бокал еще вина и попыталась сосредоточиться на том, что сказал ей в то утро доктор. Однако ей вспомнился другой день и другой доктор. Это случилось четыре года назад, в промозглый зимний день во Флоренции. От воспоминания озноб еще больше усилился. Эштон до сих пор ощущала холод в приемной того доктора, видела капли дождя, оставляющие разводы на окне. Она хорошо помнила гриву седых волос доктора, его продолговатое, угрюмое лицо и его взгляд в тот момент, когда он задавал вопросы и ожидал ответов на них, – холодный и неодобрительный. Он сделался еще более неприветливым, когда спросил о ее предыдущих беременностях и предпринятых ею мерах. Эштон лгала ему, зная, что он все расскажет Алессандро. Она не могла позволить, чтобы у Алессандро появился козырь, с помощью которого он сможет давить на нее. Доктор ей не поверил. Он знал, что она лжет, к тому же знал и еще кое-что. Он знал, что она сама виновата в том, что не может иметь детей. После осмотра он настоятельно порекомендовал ей по приезде в Соединенные Штаты посетить ее лечащего врача. С того времени Эштон посетила с полдюжины докторов, и никто не обнаружил у нее никаких отклонений, однако она не могла забыть того, что сказал ей самый первый доктор во Флоренции. Она постоянно вспоминала, как он хмуро смотрел на нее, словно пророк из Ветхого Завета, и не могла отделаться от мысли, что ее неспособность зачать была Божьей карой за прежние грехи.
Глава 5
Спенсер ненавидел заседания совета директоров, Особенно если они проходили по утрам после таких ночей, как эта. От героина его носоглотка горела, словно по ней прошлись наждачной бумагой, желудок сводили спазмы от выпитой в избыточном количестве водки. К тому же, проснувшись сегодня утром, он увидел в своей постели на одну девушку больше, чем было вечером, о чем он еще помнил. А уж если он был не в состоянии сосчитать количество голов, то наверняка не пользовался презервативом. Ирония судьбы! Он только что выписал чек на семьдесят пять тысяч долларов в поддержку кампании против СПИДа и в то же время не в состоянии сам принять элементарные меры предосторожности. Даже Эштон говорила ему, что он ведет себя как последний идиот, а ведь она отнюдь не снискала лавров на ниве воздержания.
– Мне наплевать на то, что ты делаешь и с кем, – сказала она ему несколько недель назад, – но я беспокоюсь о тебе, дурачок. Я хочу сказать, что ты единственный из Кенделлов, кто мне нравится. Поэтому ради меня будь благоразумен.
На следующий день она прислала ему ящик «Шато-Марго», баллон веселящего газа и несколько упаковок презервативов. «Я не призываю тебя быть хорошим. Просто будь осторожным. С любовью, твоя Эштон», – было написано в приложенной записке.
Спенсер положил одну из упаковок рядом с кроватью, хотя пользы от этого не было никакой. При воспоминании об этом Спенсер снова почувствовал спазм в желудке и ему вдруг стало страшно.
Господи Боже, куда все подевались? Эштон звонила ему вчера и – это он еще помнил – сказала, что он должен быть на совете.
– Ради меня, – тихонько добавила Эштон, и это прозвучало так, словно она доверяет ему какую-то тайну, а он прекрасно понимает, что она имеет в виду. Эштон использовала этот метод общения, потому что знала, что со Спенсером незачем прибегать к уловкам. Еще с того времени, когда оба были детьми, и до того, как сюда приехал жить Меррит, ей достаточно было лишь попросить его, и он делал все, что нужно. Спенсер снова почувствовал острый приступ голов ной боли. Кроме одной вещи, о которой она просила. Тут он ничего не мог поделать.
