А через час или около того он наткнулся на ту бухту. Они в ней провели больше часа, сперва жена спала, потом встала, сняла туфли и чулки и пошла к нему – туда, где он собирал свои камешки и булыганы.
– В багажнике машины их уже некуда класть, – сказал он.
– Зачем они тебе?
– Ну так… чтобы смотреть на них, – ответил он. – Вот погляди-ка на этот.
Он протянул ей бурый булыжник, который был у него в руках.
Женщина взяла в руки камень и говорит:
– Ты меня любишь?
– Я специально здесь остановился, чтобы дать тебе поспать, так или нет? Конечно, я люблю тебя. Но разве ты не любишь что-то еще?
– Кроме чего?
– Кроме меня, тебя, или о чем ты там беспрерывно меня спрашиваешь.
– Я люблю тебя, и больше ничего.
– Когда кого-нибудь любишь, ты ведь одновременно любишь и другие вещи, разве не так? Ты ведь любишь и все остальное, правда?
– Я – нет. Только тебя, себя, Джонни и Рози, но главным образом тебя, а может, себя, а может, тебя и себя вместе. Нам ведь так и положено, разве нет?
– Да, наверное, конечно. Но даже если и так, все равно я никогда не видел уголка лучше этого. Такое местечко можно искать всю жизнь и никогда не найти.
– Ну, миленькое местечко, но я хочу есть.
– В следующем городке поедим. Только не торопи меня. Мне хочется побыть здесь подольше. Мне тут нравится. Вряд ли я когда-нибудь смогу купить эту бухту.
– А ты не хочешь купить заодно и океан?
– Хорошо бы.
– И солнце. Солнце купить не хочешь?
– А как же! И солнце тоже.
– А ты знаешь что сделай? Как будешь в Голливуде, поговори там с киношниками, с самыми ушлыми, которые обещают золотые горы, посиди с ними, дай им покрасоваться, почувствовать себя шибко умными, и посмотрим, – может, тебе и впрямь удастся хапнуть столько денег, чтобы купить все, что пожелаешь.
– Если бы за деньги и правда можно было купить что-нибудь в этом роде, я бы гнался за ними усерднее.
– Уж не хочешь ли ты сказать мне, что надо довольствоваться морем и солнцем? Подозреваю, что у тебя на уме именно это, но я-то тебе просто подыграла.
– А я на полном серьезе. Я просто хотел бы купить эту бухту, вот и все.
– Ну, она в любом случае ничья. Пользуйся, когда хочешь и сколько хочешь.
– Это самое прекрасное место из всех, где я бывал. Как хорошо было бы тут остаться!
– Ну, это невозможно.
– Знаю.
– А пособираю-ка я тоже.
Она набрала с полдюжины маленьких камешков, однако не очень хороших, потому что у нее с морской галькой не было опыта и она не знала, что искать. Бессмертные, вот какие надо искать – те, которые и формой, и цветом просто криком кричат, что они бессмертны. Те, которые уже произведения искусства, этакие скульптурные миниатюры, целостные и завершенные.
Она была хорошей девочкой, ничего не скажешь, просто в морских камешках не понимала ни зги. Ей хотелось, чтобы он одобрил те, которые нашла она, и он одобрил, сказал ей, что они великолепны: ведь она не пошла назад в машину, не включила там радио, а постаралась как-то его поддержать, она действительно старалась, иногда бывала чудесной, умудрялась превращаться в сущность, созданную ветром, временем и водой, как это бывает с морскими камешками, иногда бывала способна умолкнуть и идти с ним рядом, тащиться вслед за ним, даже когда здравый смысл ей подсказывал, что он движется в никуда, иногда задумывалась и, подумав, приходила к выводу, что в том, о чем он говорит, пожалуй, что-то есть; ну, может, не много, но что-то, какая-нибудь крохотулечка, и тогда на нее смотреть бывало приятно, она начинала выглядеть моложе, чем на свой и так еще юный возраст, – серьезная такая, задумчивая мордашка, иногда сонная, иногда обеспокоенная, ну точно как маленькая девочка, собирающаяся ложиться спать.
– Они правда хорошие?
– Правда.
– А чем они хороши?
– Тем, что их выбрали. Заметили их, подняли и не бросают. Вот этим-то они и хороши.
Теперь же, оказавшись в верхней квартире, он отложил большой бурый ноздреватый булыган в сторону и взялся за листки бумаги со своей текущей работой. Написанное показалось ему безнадежным, дрянью просто несусветной. Он положил рукопись снова на стол и подошел к окну, решив выглянуть на улицу. На улице была та же дрянь. Не понятно было даже, с чего начать. Чего он хотел, так это денег. Что им нужно, так это деньги. Чего у них нет – это денег. А что есть, так это дети и долги.
Он набрал номер телефона, стоящего в квартире внизу, и, когда женщина взяла трубку, сказал:
– Ты знаешь, что мне тут подумалось. Я понял, как нам огрести столько денег, сколько нам нужно. Мы можем продать детей.
– Ты меня любишь? – сказала женщина.
– Это же я тебе звоню, верно? Отвлекся от работы, чтобы позвонить тебе. Хорошенько там береги детей. Постарайся получше покормить их в полдник и немножко приберись в берлоге. А то не дом, а бардак какой-то.
– А ты что будешь делать?
– Немного погодя я спущусь и помогу тебе. Потом будем пить кофе, пока дети спят. Позвони мне, когда они заснут.
Глава 11
Увидев на улице почтальона, он спустился в расположенный на уровне улицы полуподвал, куда как раз и бросали почту. Вдоль всей дальней стены шли полки с книгами и журналами; поодаль, около газовой плиты, стояла детская механическая пианола, та самая, которую он задействовал в своей последней пьесе, шедшей на Бродвее; пьеса, кстати, провалилась, уже третья подряд. Здесь же стоял автомобиль и валялся хлам, привезенный из Нью-Йорка: детские коляски и другие колесные штуковины, на которых возят малышей, плетеные колыбельки и брезентовые ванночки для младенцев, игрушки, трехколесные велосипеды и недавно купленный сыну велосипед побольше, на котором, сидя нормальным образом на сиденье, он кататься еще не мог, но ездить все же ухитрялся и очень это занятие любил, хотя предаваться ему мог только в присутствии кого-либо из взрослых, кто помогал бы и следил, чтобы он не покалечился. Рядом садовый инструмент: секатор для подрезки розовых деревьев и кустов, лопата, грабли и газонокосилка.
Господи, подумал он, лучше бы мне вставать в семь, к девяти сидеть уже где-нибудь на работе в городе, а домой приходить в шесть и жить, как живут все нормальные люди.
Однажды, когда он стриг траву на газоне, позволяя Джонни себе помогать (дело было на закате, около семи вечера), из верхней квартиры дома напротив – точно такого же дома, как у них, – на лестничную площадку вышел мужчина и через всю улицу воззвал: «А можно вас спросить, что вы пишете?»
Письма оказались все ни к черту.
В письме какой-то женщины из Ричмонда (штат Виргиния) сообщалось, что некий персонаж у него, оказывается, дважды назван «культурным», тогда как правильно было бы сказать о нем «воспитанный». Женщина спрашивала, намеренно ли он это сделал, то есть является ли это элементом его стиля, или он просто не знал, как надо.
