– Ты прямо какой-то мусорный бак, – сказал мальчик.
Это он подцепил от матери и повторял каждый раз, когда отец подъедал их объедки. Отец не обижался, и мальчик это знал.
– Нормальная, хорошая еда. Зачем выкидывать?
Мальчику он тоже дал яйцо, и дело на удивление пошло лучше, чем в последние несколько дней. Дети съели и бекон, и яйца, но все равно, к чему притворяться, едоки они аховые, три раза в день в еде лишь ковыряются. К столу со всех ног не бегут. На еду смотрят искоса и думать о ней не желают.
День, однако, начинался погожий. Утро стояло, конечно, туманное, как почти всегда в Сан-Франциско, особенно в их районе, у самого океана, но сквозь дымку уже вовсю светило и грело солнце, так что пусть себе возятся, играют во дворе.
Детей с рук сбыв, пошел, принес утреннюю газету из ящика, поставленного у железных ворот, отделяющих тротуар от дорожки, ведущей к наружной лестничной клетке, потом налил себе чашку кофе и стал просматривать новости.
Первым в дом забежал Джонни.
– Номер два! – провозгласил он.
Мужчина ничего не ответил, и мальчик помчался дальше, распевая «Любовное гнездышко в каше», что было его версией песни «Любовное гнездышко наше».
Не успел он допеть припев, появилась девочка.
– Это ты, Рози? – донесся голос мальчика из ванной.
– Да, Джонни, – раздалось в ответ.
– Чего ты хочешь?
– Номер один или номер два? – спросил у девочки мужчина.
– Три!
– О’кей. Подожди, сейчас Джонни выйдет.
Но девочка, конечно же, не хотела ждать, потому что все, чего она хотела, – это быть тоже там, с ним рядом, вломиться и злить его, достав стакан и налив в него воды.
И вот они уже снова во дворе после десятиминутного тихого противоборства в ванной, и снова слышится голос дочки:
– А мама когда встанет?
– Теперь уже скоро. Спускайтесь во двор и там поиграйте.
– Хорошо, папа, – ответила она, но никуда не ушла, а села на свой маленький стульчик за маленький столик и, подняв с пола оброненную отцом часть утренней газеты, положила перед собой на столик и в нее уставилась.
Около десяти жена, голая, пробежала в ванную. По пути обратно, увидев, что он стоит в гостиной у пианино и смотрит в раскрытую книгу, она задержалась, выждала, пока он оторвет взгляд от книги. И тогда подняла руки, то ли потягиваясь, то ли дразнясь.
– Давай-ка одевайся, а? А я иду наверх, пора за работу.
– О’кей. Сейчас-сейчас. А нынче ночью ты был хорош. Я имею в виду второй раз, когда ты утешал меня. Ты меня любишь?
– Если бы не любил, нам следовало бы выяснить, чем же таким тяжелым я по башке ударен. Не могу больше писать! Мне даже думать об этом противно. И читать не могу. Вся литература кажется дерьмом собачьим.
Женщина подошла к мужчине и обхватила его руками, но мужчина по-прежнему продолжал читать.
– А знаешь, – прошептала она ему на ухо, – все-таки первый раз был лучше. Он был лучшим за всю мою жизнь.
– Конечно, разумеется. Ну, ты пойдешь одеваться? Мне уже пора наверх.
На прощание женщина цапнула его за ширинку, чтобы убедиться в том, в чем убеждаться не было необходимости, засмеялась и убежала одеваться. А мужчина пошел из нижней квартиры, где они жили, в верхнюю, где он работал и где они с этой женщиной пребывали оба, когда у них была няня для детей.
Глава 10
В верхней квартире царил кавардак, но это как всегда. Разило застарелым куревом, потому что, работая или пытаясь работать, он много курил. Запах стоял нежилой, пахло туманом и книгами. Книгами, в которые он не успел еще даже глянуть, хотя многие из них, по-прежнему в обертках, валялись тут месяцами, брошенные стопками на полу и предметах мебели. Вперемешку с книгами лежали кипы журналов, писем и рукописей, а среди них морские камешки и плавник – палки, корни и ветки деревьев, дочиста вымытые морем, – все это он непрестанно таскал и таскал к себе в дом. Камешки лежали кучами на полу и на столах во всех комнатах этой квартиры, некоторые в воде, в стеклянных аквариумах, потому что цвет морских камешков лучше проявляется в воде, а ветки, палки и корни торчали везде, где он только ни исхитрится их воткнуть. Были тут и большие булыганы – белые как мел, бурые, черные, зеленые и голубоватые, по большей части приблизительно яйцевидной формы, но встречались и плоские, и совершенно круглые, они тоже были беспорядочно набросаны повсюду, кроме тех, что служили в качестве пресс-папье.
Он поднял ноздреватый бурый камень, который очень любил, – нашел его во время отлива в крохотной бухточке неподалеку от шоссе № 1 где-то к югу от Биг-Сура; эту бухточку он потом вздумал отыскать снова, приехал туда по тому же шоссе год спустя, хотел выяснить, что он тогда нашел в ней такого особенного, почему она ему запомнилась, с чего он все это время так много о ней думал, но на сей раз ничего не нашел: море поднялось и спрятало ее, и он проехал мимо, дальше, сказав женщине: «Не могу выразить, до чего мне тягостно оттого, что не получилось найти ту бухту».
Пляж бухты состоял из сотен миллионов камешков размером меньше мармеладного драже «джели-бели», океанские волны собрали эти камешки в пологий береговой нанос, ограниченный красноватыми глиняными обрывами трех-четырех футов высотой. В массиве мелких камешков там и сям встречались небольшие скопления более крупной гальки, среди которой попадались камни красоты необычайной – на свету ярко сверкающие, все еще влажные, укрытые и перевитые волокнами водорослей, а стоило эти камни шевельнуть, между ними тотчас обнаруживалось множество мелких живых существ, уже умерших и умирающих или спешащих скрыться, чтобы пожить еще, – это и медузы, и какие-то рачки, креветки, ракушки, и не было там ничего такого, что выдавало бы присутствие человека, – ни консервных банок, ни бутылок, ни битого стекла, ни бумаги, лишь морская галька, скрывающая в себе сокровища, при виде которых он просто сходил с ума, а в воздухе при этом пахло глиной, камнем, морем и морской травой.
Было часов десять или одиннадцать утра или, во всяком случае, не многим позже полудня, а перед этим он долго вел машину сквозь густой туман, ехал так с двух часов ночи; в ту ночь они спать не ложились вовсе, хотя собирались: тогда у них была няня и они планировали лечь спать в полночь и встать в пять утра, чтобы выехать пораньше, но женщина сказала: «А поехали прямо сейчас, давай вообще спать не будем, сядем в машину – и вперед». В тот момент он был на лестнице, спускался с чемоданами из верхней квартиры в нижнюю. А завтракали они в Монтерее, в единственном на весь городок заведении, которое в тот час было открыто, ели яичницу с ветчиной и выпили целое море кофе, но от этого глаза стали слипаться еще больше, так что после Биг-Сура женщина попросила его остановиться, что бы она могла подремать в машине.
– О’кей, – сказал он, – дай только найду местечко, где можно будет съехать с шоссе.
