С социологической точки зрения этот факт, несомненно, тоже вызывает особый интерес. И я думаю о том, какую ошибку допустили те, кто в начале войны против России надеялся, что с первым же ударом по стране в Москве произойдет революция, то есть коллапсу армии будет предшествовать коллапс общественной системы. Эти люди явно продемонстрировали, что не способны понять дух советского общества. Более, чем огромные коллективные фермы-колхозы, чем гигантские заводы, чем тяжелая промышленность, высшим индустриальным достижением Советской России является ее армия.
Все в ней, от вооружения до боевого духа, является результатом двадцати лет промышленной организации, двадцати лет, посвященных обучению квалифицированных специалистов. Основной сущностью советского общества является армия, и я говорю это не потому, что считаю этот режим милитаристским до основания, а потому, что армия является мерилом, по которому можно судить о степени общественного развития и промышленного прогресса, достигнутого гражданами коммунистического государства. (В то же время совершенно так же и германская армия является мерилом и итогом технического прогресса, достигнутого современной промышленностью Германии.) На этой концепции всегда настаивали сами русские. Верно и то, что неожиданное подтверждение их правоты исходит от спокойного и беспристрастного свидетеля действий и сопротивления советской армии в этом столкновении с германскими войсками, в том, как именно прошедшие процесс индустриализации крестьяне, специалисты-рабочие, огромные массы стахановцев, выдвинувшиеся после советской революции, ведут себя на поле боя.
Я уже упоминал, что среди убитых советских солдат было двое русских. Они были высокими, крепкого сложения, с длинными руками. Их яркие глаза были широко открыты. Это были два специалиста-стахановца. Группа немецких солдат молча разглядывала их. Один из немцев посмотрел вокруг, попытавшись найти несколько цветов. На поле росли только красные цветы, что-то вроде маков. В сомнении солдат остановился перед этими цветами. Потом он набрал полную руку колосьев и накрыл ими мертвые лица двух убитых русских солдат. Другие смотрели на это, молча откусывая от кусков хлеба. (Они внимательно рассматривали этих мертвых русских и татар. Для них эти трупы представляли собой совершенно новый тип потивника. Только что вышедшего из огромной фабрики пятилетки. Смотрите, какие яркие у них глаза. Посмотрите на их невысокие лбы, толстые губы. Может быть, это крестьяне? Или рабочие? Да, это рабочие, специалисты, ударники, из любого из тысяч колхозов, тысяч заводов СССР. Посмотрите внимательно на их лица, их узкие, суровые, упрямые лица. Все они похожи одно на другое. Массовая продукция. Они являются типом новой породы людей, жесткой породы, это тела рабочих, погибших при аварии на производстве.)
Из громкоговорителя автобуса вновь донеслось: «Ich liebe dich so tief…» Солдаты смеялись. Они сидели на крыльях своих грузовиков, на броне танков, опустив ноги в люки. И они ели. В этой быстротечной войне не было установленного времени для принятия пищи. Все ели, когда была возможность. Каждый солдат имел при себе паек, свой черный хлеб с мармеладом, термос с чаем. Иногда даже во время боя он доставал из ранца кусок хлеба, намазывал на него мармелад и одной рукой подносил ко рту, в то время как другой сжимал рулевое колесо грузовика или рукоять пулемета. Офицеры ели вместе с солдатами, ели то же самое, что и их подчиненные. «Ich liebe dich so tief», – поет голос из громкоговорителя.
Воздух был теплым. Колосья колыхались на ветру. Поля соевых бобов издавали шуршащие звуки, будто это шелк. Заросли подсолнуха медленно поворачивали свои длинные стебли с корзинками навстречу солнцу, как будто медленно раскрывая большие желтые глаза. По небу дрейфовали огромные белые облака. Русские солдаты застыли в вечном сне на борозде пахотной земли, их лица были укрыты колосьями пшеницы.
Из холма напротив нас советские снаряды вырывали фонтаны земли. Время от времени скрывающийся в поле отставший русский открывал огонь из своей винтовки. Пули летели над нашими головами с тихим свистящим звуком. Ревел двигатель. Лица солдат, их руки выглядели розовыми, более уязвимыми, имели более живой цвет по сравнению со сталью бронированных машин.
Глава 7
Красная ферма
Скуратовой, 8 июля
Мы останемся на этой ферме на целый день. Наконец-то несколько часов отдыха! Мы находимся примерно в десяти километрах к северо-востоку от села Братушаны, между селами Нова– и Стара-Кетрушика. Место, где расположена ферма, называется Скуратовой. Возможно, это название происходит от названия самой фермы. На расстоянии Скуратовой походит на лес или, я бы сказал, на парк у виллы в венецианском стиле. Однако этот парк окружает не стена, как в области Венеция, а забор. Домики, конюшни и другие сельскохозяйственные строения настолько низкие и приземистые, что их не видно на расстоянии. Они скрыты за огромной массой зеленых листьев и ветвей деревьев. Но по мере нашего приближения (было примерно 15:30, когда наша колонна, миновав Нову-Кетрушику слева, достигла окрестностей Скуратового), среди деревьев постепенно начинали появляться крыши и белые стены домиков, конюшни и амбары. На километры вокруг тянулась сельская местность, зеленая, обширная. Казалось, что морю колосьев нет границ. Это самая прекрасная картина, необычайно женственная и гармоничная, олицетворение плодородия и материнства, я имею в виду, материнства, которое вот-вот должно наступить; об этом говорили колосья, сулившие скорый урожай.
Мы въехали во двор фермы. Вокруг не видно ни души. Казалось, это место было покинуто. При нашем приближении пускались наутек утки самых пестрых расцветок, куры и кошки. На охапке соломы у стены конюшни лежала сука, выкармливавшая трех щенков. Она лежала не шевелясь и смотрела на нас. Когда солнце поднялось выше, его лучи постепенно опустились на стену, будто теплое масляное пятно. Но воздух был прохладен: ветер, который ослабел ночью, теперь снова постепенно набирал силу, обдавая нас долгими леденящими порывами. Когда мы шли через двор, у дверей конюшни появился старик. Из-за сарая вышла группа из примерно десятка женщин и детей.
За ними шел мужчина лет пятидесяти, который вел под уздцы лошадь, запряженную в небольшую повозку. Все они были явно уставшими, будто только что вернулись после целого дня тяжелого ручного труда. У всех были потяжелевшие взгляды, измазанные грязью лица, одежда и волосы были усеяны клочками соломы и травой. Я подумал, что они, должно быть, убежали в поля и прятались там среди колосьев два или три дня, испуганные или даже подавленные ходом боя, который переместился из Шофронкан на северо-восток к селу Братушаны, а теперь неуклонно приближался к Скуратовому. И вот они вернулись и обнаружили, что ферма цела, а дома, конюшни и амбары не пострадали.
И еще меня удивило и почти обидело их равнодушие. Они не только не казались удивленными, не только не испытали облегчения, увидев нас. Они даже не пожелали нам доброго дня. Пожилой мужчина снял свою шерстяную шапку, другие уставились на нас пристальным взглядом. Потом все в полном составе тронулись с места. Дети побежали через двор, девушки исчезли за домиком, а мужчина, отвязав лошадь, повел ее в сторону конюшни. Когда все разошлись, ко мне подошел старый крестьянин. Поклонившись, он сначала по-русски пожелал мне доброго дня, а потом добавил по-румынски: «Sanotate! (Здравствуйте!)»
