Прошло уже немало лет с тех пор, но одно воспоминание о пережитом позоре и разочаровании приводило Левтихида в ярость. Когда он лишил своего соперника царской власти, ему доставляло удовольствие держать Демарата в Спарте и при каждом удобном случае досаждать, подвергая унижениям. Он насмехался над ним, посылая время от времени спросить, как ему нравится новое его положение и новая должность, которую дали ему эфоры. Но и это не могло утолить его жажду мести.
Увы! Ничего нельзя исправить! Всё пережитое останется навсегда с ним, а Демарат, этот любимчик судьбы и народа, будет наслаждаться роскошью у царя Дария. Ещё не известно, кому из них больше повезло. Кто знает, что лучше, быть царём в Спарте под неусыпным оком вездесущих эфоров или персидским вельможей под крылышком Дария? Более всего угнетало Левтихида, что Демарат был и остаётся любимцем народа, также как его отец. Оба они обладали божественной харизмой. Как и у его отца, стремительность, непреклонность, энергия сочеталась в нём с рассудительностью и чувством справедливости.
К Левтихиду же народ относился настолько неприязненно, что хотел даже выдать его эгинцам из-за этой истории с заложниками, которых он так хитроумно придумал отдать афинянам, питающим неистребимую ненависть к эгинцам. Судьба его висела на волоске в тот момент. К счастью для него, сами эгинцы в последний момент отказались по каким-то своим соображениям взять его в заложники. Тогда Левтихид был глубоко уязвлён этим решением граждан, в котором проявилось подлинное отношение к нему народа.
«Это знамение не сулит мне ничего хорошего, — продолжал свои невесёлые раздумья Левтихид, — я знаю, что оно значит — Дарий по наущению Демарата придёт в Грецию, и во всём обвинят его, Левтихида. Ненавистный Демарат! Даже находясь далеко, ты по-прежнему стоишь между мной и спартанским народом, между мной и Перкалой…» Рана его не заживала, он установил за Перкалой и её сыновьями неусыпный надзор. По крайней мере, он более не даст им быть вместе. О, если бы он мог завладеть Перкалой! Тогда бы его месть была осуществлена вполне.
Его размышления прервал неожиданный визит. Раб доложил, что его срочно хочет видеть Клеомен. Левтихид был поражён и встревожен. Не в обычае у спартанских царей, принадлежащих к двум враждующим ветвям Гераклидов, навещать друг друга дома, если к этому не принуждали чрезвычайные обстоятельства. Хотя в деле Демарата они были сообщниками и Левтихид был обязан Клеомену царством, их объединяла не дружба, а общая ненависть к Демарату. Оба царя в силу привычки не доверяли друг другу как соперники и антиподы. Деятельный, беспокойный Клеомен был полной противоположностью осторожному, расчётливому Левтихиду.
Клеомен, плотный, невысокий, но отлично сложенный, отличался своеобразной внешностью. Лицо его с резкими властными чертами можно было бы считать волевым, если бы не пухлый своевольный рот, выдававший человека сластолюбивого и распущенного в своих страстях. Острый взгляд с лёгким прищуром всегда был устремлён на собеседника с некоторой насмешкой, что всегда приводило Левтихида в ярость, который был занудлив и старался быть во всём правильным и хорошим, настоящим спартанцем — таким, каким его учили быть в школе. Его раздражали своеволие Клеомена и та лёгкость, с которой он мог пренебречь долгом ради своих страстей, а главное то — что все ему с такой же лёгкостью сходило с рук. Бывают такие счастливые натуры, которым позволительно — непонятно в силу каких причин — то, что абсолютно невозможно для других.
— Что привело тебя ко мне так неожиданно? — спросил Клеомена Левтихид.
Клеомен устремил на своего соправителя долгий, неподвижный взгляд — тот самый насмешливый и самоуверенный взгляд, который так раздражал Левтихида. Правда, сейчас его глаза, кажется, были несколько встревожены и более серьёзны, чем обычно.
— У меня для тебя интересное известие. Думаю, оно тебя позабавит. — Клеомен сделал драматическую паузу, стараясь произвести максимальный эффект. — Раскрылся наш обман с оракулом, — медленно и чётко проговорил он.
Левтихид замер на месте, поражённый и оглушённый услышанным, и остался стоять в неподвижной позе, будто пригвождённый к месту, не в силах произнести ни слова. «Вот к чему было это знамение, — пронеслось у него в голове, — как я раньше не догадался! Всё пропало», — внутренне он содрогнулся от ужаса при мысли, что скажут теперь эфоры. Но ещё более он страшился возмездия Аполлона. Змея несомненно была послана ему Пифийцем возвестить о грядущем наказании.
— Откуда-то стало известно, что мы подкупили пифию, — продолжал Клеомен. — Кобон, помогавший нам в этом деле, изгнан из Дельф. Кажется, он то и был причиной разоблачения. Однажды, изрядно напившись в трактире, он стал хвастать кому-то, что сумел скинуть законного царя Спарты, и смеялся над всеми пророчествами. Всё это дошло до жрецов, началось расследование, пифия Перилла лишена своего сана. — Клеомен перевёл дыхание и добавил решительно: — Я ухожу из Спарты немедленно, если хочешь, мы можем бежать вместе.
Левтихид молчал, он обдумывал своё положение, которое представлялось ему весьма незавидным.
— Нет, Клеомен, я остаюсь.
«Так я и думал, — про себя рассуждал Клеомен, — разве ты способен на поступок? Демарат бы вёл себя иначе».
— Ты предпочитаешь ждать, пока эфоры тебя отдадут под суд?
— Пусть эфоры решают, как им заблагорассудится. Я не хочу больше испытывать судьбу и нарушать законы Спарты. Будь что будет. Бесполезно спорить с ними. Бежать и стать изгнанниками?! Her! Я не хочу! Пока я здесь, есть надежда, что всё как-то уладится, а если мы убежим, то поставим себя вне закона.
— Как хочешь, я не сдамся эфорам, они взяли слишком много власти. Не кажется ли тебе, что пора их укротить? Разве мы с тобой не цари Спарты? Почему мы должны давать отчёт им в каждом нашем шаге? Вечно бояться, что они скажут или подумают, трепетать перед ними! Настал решительный момент — или они, или мы. Бежим вместе, тогда они испугаются, что оба Диоскура покинули город, и согласятся на все наши условия.
— Нет, — твёрдо ответил Левтихид, — я остаюсь, я не хочу нарушать закон.
— Ты трус, Левтихид! — воскликнул Клеомен презрительно. — Демарат, которого я ненавижу, как и ты, он бы так не поступил. Он умеет действовать, как мужчина.
Трудно было придумать другие слова, которые могли бы больше задеть Левтихида. Но они возымели обратное действие.
— Если ты тотчас не уйдёшь, я немедленно предам тебя эфорам и расскажу им о твоих планах.
— Ты этого не сделаешь, Левтихид! Хотя бы из благодарности за то, что я помог стать тебе царём!
— Сделаю, Клеомен, ведь мы с тобой связаны не узами дружбы и любви, но общей ненависти к Демарату. Оба мы действовали в своих интересах. Я тебе ничем не обязан. Впрочем, если ты тотчас уйдёшь, я обещаю, что до завтрашнего утра ничего никому не скажу. У тебя в запасе один день и одна ночь. Беги, если хочешь, но я тебе в этом не товарищ.
Клеомен ушёл разочарованный. Их совместное бегство поставило бы государство в трудное положение, и тогда эфоры согласились бы на всё. Отказ Левтихида усложнял дело. Всё же он решил не отступать от задуманного. Зато у Левтихида появилась надежда, что ему всё сойдёт с рук. После бегства Клеомена эфоры не посмеют его тронуть. Остаться сразу без обоих царей? Они ни за что не пойдут на это, тем более что Демарат далеко. Эфоры вынуждены будут простить Левтихида, и всё останется по-прежнему.
