Под гнетом жары, под кричащими солнечными лучами у ярко-голубого бассейна Хелен охватило внезапное чувство всепоглощающего безразличия. От этой потери – а это в самом деле была потеря, потеря радости от теплого ветра, от цветов, от прекрасного утра, превратившегося в унылое ожидание, пока Джим наиграется в гольф – от этой потери на какое-то мгновение Хелен даже ощутила тоску, впрочем, быстро растворившуюся в том же безразличии. Однако даже мимолетная тоска сделала свое дело. Хелен поерзала в шезлонге, скрестила лодыжки. Ей вдруг подумалось, что своих детей она уже потеряла; представилось, что она живет в доме престарелых, и совсем повзрослевшие дети навещают ее, потому что так положено. Она говорит им: «Все пролетает так быстро», – имея в виду, конечно, саму жизнь, а дети смотрят на нее с сочувствием, ожидая, когда прилично будет раскланяться и уйти к множеству дел, наполняющих их молодые годы. «Я буду им в тягость», – думала Хелен, и эта картина, такая реальная, стояла у нее перед глазами. Прежде ей даже не приходило это в голову.
Ветерок нежно перебирал листья пальмы.
«Ну что за глупости!» – сказали ей женщины из книжного клуба, когда она проводила младшего сына в колледж в Аризоне и очень переживала. Пустое гнездо – это свобода. Пустое гнездо придает женщине сил. Это мужчины сдают. Мужчинам вообще тяжело после пятидесяти.
Хелен закрыла глаза от солнца и увидела детей – как они весело плещутся в бассейне возле дома в Западном Хартфорде, вылезают из воды и снова запрыгивают, сверкая мокрыми гладкими коленками; как подростками они выходят гулять из дома в Парк-Слоуп в компании друзей; как они уютно устроились на диване у нее под боком и все вместе смотрят телевизор.
Она открыла глаза.
– Дороти.
Дороти повернула к ней лицо в темных очках.
– Я скучаю по детям.
Дороти снова опустила взгляд в журнал.
– Боюсь, что в этом ты одинока.
4
Собака, немецкая овчарка с белым пятном на морде, ждала под дверью, беспокойно виляя хвостом.
– Привет, красотка. – Боб погладил ее по голове и вошел.
В доме было очень холодно. Зак, всю дорогу не проронивший ни слова, сразу пошел к себе наверх.
– Зак, – позвал Боб. – Иди поговори с дядей.
– Отстань от него, – сказала Сьюзан, поднимаясь вслед за сыном.
Вскоре она вернулась в свитере с оленем на груди.
– Есть отказался. Его держали в камере, и он от страха полумертвый.
– Дай я с ним поговорю, – предложил Боб и добавил тише: – Ты ведь этого хотела.
– Потом. Сейчас не трогай его. Он не любит говорить. Ему и так пришлось несладко.
Сьюзан открыла дверь кухни, и собака зашла с виноватым видом. Сьюзан насыпала ей в миску сухого корма, вернулась в гостиную и села на диван. Боб устроился рядом. Сьюзан достала вязание.
Вот и встретились…
Боб понятия не имел, что делать дальше. У Джима были дети, у Боба нет. Джим умел руководить, Боб нет. Он сидел на диване, не снимая куртки, и его взгляд блуждал по комнате. На полу валялась собачья шерсть.
– Есть чего выпить? – спросил он у Сьюзан.
– «Мокси»[3].
– И все?
– И все.
Значит, ничего не изменилось, перемирия не будет. Ежась в куртке и мечтая промочить горло, Боб чувствовал себя военнопленным. Сьюзан это устраивало. Она, как и мать, вообще не пила спиртного и, вероятно, считала Боба алкоголиком. Боб считал, что он почти, но не совсем алкоголик, а это большая разница.
Сьюзан спросила, хочет ли он есть. Вроде бы у нее оставалась замороженная пицца. Или банка консервированной фасоли. Или сосиски.
Боб не собирался есть ни мороженую пиццу, ни баночную фасоль. Он хотел сказать сестре, что нормальные люди так не живут, что именно поэтому он не приезжал сюда пять лет – потому что ему это все поперек горла. Он хотел сказать, что нормальные люди приходят домой после напряженного дня, наливают бокал вина и готовят ужин. Они включают отопление, говорят друг с другом, зовут друзей в гости. Ребятишки Джима вечно носились вверх-вниз по лестнице. «Мам, где мой зеленый свитер? Скажи Эмили, чтобы дала мне фен! Папа, ну ты же разрешил мне вернуться к одиннадцати!» Даже Ларри, самый тихоня, хохотал: «Дядя Боб, а помнишь тот анекдот про вигвам? Ты мне в детстве рассказывал». В Стербридж-Виллидж они влезали в кандалы и деревянные колодки для преступников и кричали: «Фотографируй! Фотографируй!» Зак тогда был такой тощий, что в железный браслет кандалов помещались обе его ноги. Он все время молчал, как мышка.
– Бобби, его посадят? – Сьюзан перестала вязать, и лицо у нее вдруг стало как у девчонки.
– Да брось, Сьюзи, вряд ли. – Боб вынул руки из карманов и оперся локтями на колени. – Это мелкое хулиганство.
– Он ужасно перепугался. В жизни его таким не видела. Если его посадят, он просто умрет.
– Джим уверяет, что Чарли Тиббетс отличный адвокат. Все будет хорошо.
Вошла собака – снова с таким виноватым видом, будто ее должны были побить за съеденный корм. Она улеглась возле Сьюзан, положив голову ей на ногу. Боб еще никогда не видел такой грустной псины. Вспомнилась мелкая тявкающая собачонка, которую держали соседи снизу. Но сколько он ни старался думать о своей нью-йоркской квартире, друзьях, работе, все это казалось ему нереальным.
– Как дела на работе? – спросил он Сьюзан.
Она много лет проверяла людям зрение в салоне оптики; Боб даже не представлял, что это за работа и нравится ли она сестре.
Сьюзан не спеша тянула нитку из клубка.
– Мы, дети беби-бума, стареем, так что клиенты у оптики есть. Иногда сомалийцы заходят. Нечасто, но бывает.
Помолчав, Боб спросил:
– И какие они?
Сьюзан покосилась на него, будто ожидая подвоха.
– Немного себе на уме. Никогда не записываются заранее. Боязливые. Не знают, что такое кератометр. Одна вела себя так, будто я пытаюсь ее заколдовать.
– Я тоже не знаю, что такое кератометр.
– Да никто не знает, Боб! Но обычно люди не считают его ведьминской штуковиной. – Сьюзан яростно щелкала спицами. – А еще они торгуются. В первый раз меня это просто шокировало. Потом я узнала, что для них в порядке вещей бартер. Никаких кредиток. В кредиты они не верят. То есть, пардон, не верят они в проценты. Платят только наличными, и где только их берут… – Сьюзан покачала головой. – Вот они все ехали и ехали к нам, а денег в городе и так не было, и властям пришлось обращаться в федеральный бюджет. И вообще, если учесть, насколько наш город был не подготовлен к такому нашествию, их приняли очень и очень хорошо. У каждого либерала в Ширли-Фоллс появилась благородная цель. Сам знаешь, как вам, либералам, это необходимо. – Сьюзан опустила спицы, и на ее лице появилась тень такого детского изумления, что она снова сделалась похожей на девчонку. – Можно я скажу одну вещь?
