Эмили и Рози живут в розовом доме. В доме, приспособленном для зимы, с плотно закрывающимися шторами и креслами прямо у газового камина. Все в доме приятно и ново. Он просто пахнет новизной, как будто Адриан хочет свести на нет свои впечатления от старого, потрепанного родительского дома, в котором он вырос. В гостиной — пестрящий различными оттенками розового гладкий ковер, шторы с розовыми завитками таких же оттенков. Современное освещение: встроенные светильники рассеивают яркий свет ламп, в альковах — свет затененный, светильники, направленные кверху, рисуют бледные овалы на потолке. Когда я прихожу сюда вечером, я сразу включаю весь свет, но мне его все равно не хватает. При таком мягком освещении ощущается некая бесцветность, а это отзывается во мне беспокойством. Кажется, что кто-то захотел не только скрыть цвет, но и убедить других, что света вообще не существует. И от этого мне становится неуютно, подступает тошнота. Хотя розовый цвет я люблю.
Пока я завариваю чай, Эмили все время вертится под ногами. Я чуть не сбиваю ее каждый раз, когда поворачиваюсь.
— Эмили, почему бы тебе не посидеть хоть немножко спокойно?
— Хорошо, — соглашается она, но только чуть-чуть присаживается на краешек стула; ее толстые ножки, готовые к прыжку в любую минуту, елозят, не зная усталости.
— А что там Рози делает? — спрашиваю я.
— Она наверху играет с Барби. — В голосе Эмили пренебрежение.
— А ты разве не любишь Барби?
— Мама говорит, что такие куклы, как Барби, не могут быть интересными, потому что их очень много.
Эмили все знает. Последнее время она читает учительнице целые лекции о своей жизни. Понятно, что последняя не очень-то возражает, но предпочла бы не выслушивать всех подробностей. Лесли это не очень-то беспокоит. «Какой смысл что-либо придумывать? Чем раньше они все узнают, тем меньше это будет их волновать».
Я приготовила то, что Лесли нам оставила: салат из тунца, печеную картошку, холодные бобы, французскую приправу с большим количеством оливкового масла — ничего, что могло бы оказаться вредным для детского организма. Но я ее перехитрила: принесла им шоколад. Я часто так поступаю, и при этом еще обязана давать им клятву, что сохраню все в тайне.
Эмили опять соскочила со стула.
— Мама говорит, я могу помогать тебе готовить чай, — говорит она.
— Хорошо, — говорю я, опять усаживая ее на стул. — Тогда сиди здесь и натирай сыр.
Она ненадолго успокаивается, что-то бормочет:
— «Вниз он пошел, и полезли волнистые червячки. Привет, червячки, что вы сегодня делали? Спорим, вам не нужно было заниматься письмом?! Наше письмо легкое-прелегкое. Так каждый может написать что, кто, почему и все подобное тому». — Она смотрит на меня. — А шоколадное угощенье сегодня будет, а, Китти?
— Нет, — говорю я и достаю из духовки печеную картошку.
— Ой-ой, — огорчается Эмили.
— Вот так-то лучше.
— А что же тогда будет?
— Я не собираюсь тебе сейчас рассказывать, иначе сюрприз не получится.
— Но для Рози это все равно будет сюрприз, даже если я узнаю, что это такое.
— Нет, — говорю я. — Сиди и жди.
Я зову Рози, которая послушно спускается вниз вместе с Барби, одетой во все розовое и блестящее. Каждый раз, когда я вижу Рози, все сжимается у меня внутри и мне приходится делать над собой усилие, чтобы не подхватить ее на руки и не сжать в объятиях. Она родилась три года назад. Она могла бы быть моим ребенком.
Мы сидим за столом и едим салат из тунца и печеную картошку. Когда мы заканчиваем, я даю им шоколад. Эмили ест медленно и аккуратно. Она откусывает большие куски. И одновременно умудряется разговаривать:
— Мама бы точно рассердилась, если бы увидела, как я это ем. — Говоря это, она хихикает. Смех вырывается у нее как бы случайно, громкий, хоть и неожиданный, ее маленькие плечики трясутся от удовольствия.
Рози ест быстрее, набивая рот до отказа. Но когда она сидит, пережевывая, ее глаза светятся от предвкушения следующей порции.
Я складываю тарелки в мойку. Они обе наблюдают за мной.
— Отлично, — говорю я. — Одеваемся. Сейчас произойдет что-то необыкновенное. Мы пойдем — сами увидите куда…
Сколько же времени уходит на одевание детей! Куртки, шарфики, перчатки, носки, ботинки… Ничего просто не дается. Они отстаивают свое право самостоятельно надеть перчатки и засовывают указательный палец туда, где должен оказаться большой, от этого их кулачки торчат наружу, застревают в центре, а скрючившиеся пальчики не дают во всем этом разобраться. У них смешные шапочки с завязками под подбородком, с помпонами, болтающимися туда-сюда; синяя для Рози и розовая для Эмили, они подходят к их курткам. Но они меняются, и каждая из них превращается в смесь розового и голубого.
— Куда же мы идем? — спрашивает Эмили.
— Подожди, сейчас увидишь, — снова повторяю я.
Как только на улице темнеет, автобусы обретают совсем иную природу: их тепло и свет влекут тебя внутрь, и тогда мир снаружи начинает казаться враждебным и незнакомым. И хотя люди, как и раньше, сидят бок о бок, но при этом каждый в своей скорлупе, они уже не кажутся такими разъединенными, как раньше.
Когда мы встаем, чтобы выйти, женщина напротив улыбается мне.
— Какие замечательные детки, — говорит она.
— Спасибо, — говорю я, и все светлеет у меня внутри.
Мы идем в театр смотреть «Питера Пэна». Я решила, что Рози уже достаточно взрослая, чтобы сосредоточиться на пьесе. Я не сказала об этом Адриану и Лесли, потому что хочу сделать им сюрприз исключительно от себя, хочу, чтобы каждый раз, когда они будут думать о Питере Пэне, они вспоминали эту таинственность и восторженность, что привела их к нему. Мне хочется, чтобы у них в памяти сохранилось счастливое воспоминание о моем подарке. Адриана не будет дома всю ночь, Лесли придет с родительского собрания поздно. Этот сюрприз только от меня. Я впервые покажу им, кто такая фея Динь-Динь, и этих мальчиков, которых потеряли. Когда Лесли придет домой, я расскажу ей, где мы были. Может, ей это и не понравится, но для меня это уже не будет иметь никакого значения. Моя награда — время, проведенное с девочками.
Театр похож на улей, гудящий голосами родителей и радостно возбужденных детей. Я осторожно прохожу через толпу; Рози сидит на одной моей руке, за другую держится Эмили, которая настойчиво тянет меня назад.
— Идем же, Эмили, — говорю я весело. — Тебе очень понравится.
Но она сопротивляется, виснет на моей руке.
— Разве мама разрешила? — спрашивает она.
— Да-да, — говорю я и сама при этом начинаю верить своим словам. — Ты же не думаешь, что я заставлю тебя что-то делать, не сказав об этом маме?
— Почему же тогда она нам сама об этом не сказала?
