— Годная хавка. Не очень плотная, но для тебя — самый кошер. Для здешних ребят — то, что надо. От нее порхаешь на цыпочках, как настоящий боец.
— Мистер Саво, можно вас спросить?
— Что, малыш?
— Какой сегодня день?
Он вытащил куриную кость изо рта:
— Понедельник.
— Понедельник, пятое июня?
— Именно, малыш.
— Долго же я проспал… — сказал я тихо.
— Ты вырубился как лампочка. Заставил тут всех поплясать.
Он снова принялся за кость.
— Здорово тебе, видать, засветили.
И разгрыз хрящик.
Я подумал, что пора наконец представиться:
— Меня зовут Рувим Мальтер.
Его губы сложились в улыбку вокруг торчащей изо рта кости.
— Рад знакомству, Ру… Ру… Как ты сказал?
— Рувим. Ну, Роберт. Роберт Мальтер.
— Рад знакомству, Бобби!
Он вытащил кость изо рта, изучил ее и бросил на поднос.
— Ты всегда ешь с покрытой головой?
— Да, сэр.
— Это что, твоя вера предписывает и всякое такое?
— Да, сэр.
— Люблю ребят, которые держатся своей веры. Важная это штука, вера. Без нее на ринге никак. Жесткое это место, ринг. Тони Саво меня звать.
— Вы профессиональный боксер?
— Точно так, Бобби. Выступаю на разогреве. Мог бы и в главных боях выступать, если бы этот чувак не зарядил мне с правой. Уж зарядил так зарядил. Вырубил на месяц. И все — менеджер на мне поставил крест. Вшивый ссыкун. Суровое место — ринг. Зазевался — свободен. Нормальная хавка, верно?
— Да, сэр.
— Но все равно не как на сборах. Ничто не сравнится с едой на сборах.
— Тебе лучше стало?
Это был голос слепого мальчика. Я повернулся взглянуть на него. Он управился с ужином и сидел, повернувшись в моем направлении, с широко открытыми глазами. Они было бледно-голубыми.
— Гораздо лучше, — ответил я. — Голова больше не болит.
— Мы тут все из-за тебя очень беспокоились.
Я не знал, что ответить. Я бы просто кивнул и улыбнулся, но он же этого не увидит. Не понимая, что сказать или сделать, я просто молчал.
— Меня зовут Билли, — продолжал слепой мальчик.
— Очень приятно, Билли. А я — Роберт Мальтер.
— Привет, Роберт. Сильно ты себе глаз повредил?
— Довольно-таки.
— Ты уж осторожнее с глазами, Роберт.
Я снова не нашелся что ответить.
— Роберт — это ведь взрослое имя, правда? Сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
— Точно, взрослый.
— Зови меня Бобби. Не такой уж я и взрослый.
— Красивое имя — Бобби. Вот и хорошо, буду звать тебя Бобби.
Я смотрел на него не отрываясь. У него было такое красивое, благородное лицо. Руки спокойно лежали на одеяле, а глаза — направлены на меня и совершенно пусты.
— Какие у тебя волосы, Бобби? Можешь мне описать, как ты выглядишь?
— Конечно. У меня черные волосы и карие глаза. И лицо такое же, как миллион других, которые ты видел — о которых ты слышал. Рост примерно пять и шесть[17], у меня большая шишка на лбу и забинтован левый глаз.
Он неожиданно звонко рассмеялся.
— Хороший ты человек, — сказал он с чувством. — Прямо как мистер Саво.
Мистер Саво смотрел на нас. Он закончил ужин и сгреб в руки колоду карт.
— Именно это я и втолковывал моему менеджеру. Я хороший парень! Я что, виноват, что меня вырубили? Он во мне разочаровался, видите ли. Паршивый ссыкун.
Билли повернулся на звук голоса.
— С вами снова все будет в порядке, мистер Саво, — сказал он серьезно. — Вы снова будете наверху.
— Конечно, Билли, — отозвался тот, глядя прямо на Билли. — Старина Тони снова подымется.
— Тогда я приеду к вам на сборы посмотреть, как вы тренируетесь, и мы устроим трехраундный матч, как вы мне обещали.
— Ну конечно, Билли.
— Мистер Саво обещал мне трехраундный матч после моей операции, — с энтузиазмом объяснил мне Билли, по-прежнему повернув голову туда, откуда доносился голос Тони Саво.
— Отлично.
— Это такая новая операция, — продолжил Билли, поворачивая лицо в мою сторону. — Мне папа объяснил. Во время войны придумали новый метод. Здорово будет провести с вами трехраундный, мистер Саво.
— Ну конечно, Билли, конечно.
Мистер Саво сидел на своей кровати и смотрел на Билли, совсем забыв про карты, которые сжимал в руке.
— Здорово будет снова видеть, — сказал мне Билли. — Это была авария. Уже давно. Мой папа был за рулем. Но это не он виноват.
Мистер Саво взглянул на колоду карт, затем снова положил ее на ночной столик.
Буфетчик опять пошел вдоль кроватей, собирая подносы.
— Понравился ужин? — спросил он у Билли.
Тот повернулся на голос:
— Прекрасный ужин.
— А тебе, Громила?
— Цыпленок… — отозвался Тони Саво. — Чего уж в цыпленке хорошего?
Голос его был теперь безжизненным, весь энтузиазм испарился.
— А что это ты кости на сей раз оставил? — удивился буфетчик.
— Разве выстоишь десять раундов на одних цыплятах…
Но уже не было похоже, что он говорит это от всего сердца. Я увидел, как он откинулся на подушку и уставился в потолок левым глазом. Затем закрыл его и скрестил на груди свои длинные волосатые руки.
— Сейчас мы ее опустим, — сказал буфетчик, принимая у меня поднос.
Он склонился в ногах моей кровати, и я почувствовал, как моя голова возвращается в горизонтальное положение.
Билли тоже откинулся на подушку. Я увидел, как он лежит с открытыми глазами, направленными на потолок, ладони под головой, локти выставлены наружу. Затем я заметил человека, спешащего по центральному проходу. Когда он достаточно приблизился, чтобы я мог его разглядеть, я увидел, что это мой отец.
Я готов был закричать, но сдержался и смотрел, как он вдет к моей кровати. Он нес что-то обернутое в газету. На нем были его обычный темно-серый двубортный костюм и серая шляпа. Он выглядел худым, и встревоженным, и бледным. Глаза за очками в металлической оправе покраснели, как от долгой бессонницы. Он быстро подошел с левой стороны кровати, посмотрел на меня сверху вниз и попытался улыбнуться. Но улыбки совсем не вышло.
