— Мне только недавно позвонили из больницы, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Сказали, что ты проснулся.
Я начал садиться на кровати.
— Нет. Лежи спокойно. Мне сказали, что тебе еще рано садиться.
Я откинулся обратно и взглянул на него. Он сидел на краешке кровати, положив сверток рядом с собой. Редкие седые волосы в беспорядке топорщились на голове. Это было необычно для моего отца: я не мог припомнить, чтобы он вышел из дому, тщательно не причесавшись.
— Ты проспал почти целый день, Рувим, — сказал он, снова пытаясь улыбнуться. Его обычно мягкий голос на сей раз звучал несколько хрипло. — Как ты себя чувствуешь?
— Сейчас — хорошо.
— Мне сказали, что у тебя небольшое сотрясение. Голова не болит?
— Нет.
— Мистер Галантер звонил мне сегодня несколько раз. Хотел узнать, как ты. Я отвечал, что ты спишь.
— Замечательный он человек, мистер Галантер.
— Мне сказали, что ты можешь проспать несколько дней. И очень удивились, когда ты проснулся так быстро.
— Этот мяч был такой сильный…
— Да. Наслышан я об этих спортивных играх.
Он казался очень наряженным, и я не мог понять, что его так беспокоит.
— Медсестра ничего не сказала про мой глаз. С ним все в порядке?
Он выжидательно на меня посмотрел.
— Ну конечно, с ним все в порядке. Почему бы это ему не быть в порядке? Доктор Снайдмен делал операцию, он очень крупный специалист.
— Мне делали операцию?
Вокруг меня не было никаких намеков на то, что мне делали операцию.
— А в чем было дело? Почему меня пришлось оперировать?
Отец уловил нотку страха в моем голосе.
— Все с тобой будет в порядке, — успокоил он меня. — У тебя в глазу застрял кусочек стекла, и его пришлось вынимать. Но теперь все в порядке.
— Стекло в глазу?
Отец медленно кивнул:
— Да. На самом краю зрачка.
— И они его вынули?
— Доктор Снайдмен его вынул. Мне сказали, что он сотворил чудо.
Но мой отец не выглядел так, словно чудо уже произошло. Он сидел на краешке моей кровати растерянный и подавленный.
— И теперь глаз в порядке?
— Ну конечно, он в порядке. Почему бы это ему не быть в порядке?
— Нет, он не в порядке. Расскажи мне все.
— Да нечего рассказывать! Они говорят, что все в порядке!
— Аба[18], расскажи мне, в чем там дело?
Он посмотрел на меня и вздохнул. Потом разразился кашлем — глубоким, раздирающим кашлем, который сотрясал его хрупкое тело. Он достал платок из кармана, прижал к губам и кашлял долго-долго. Я, сжавшись, смотрел на него с кровати. Наконец кашель прекратился. Он вздохнул и улыбнулся мне. Это была его обычная улыбка — теплая улыбка, которая приподымала уголки его губ и освещала все лицо.
— Ах, Рувим, Рувим, — сказал он, улыбаясь и качая головой. — Никогда-то мне ничего не удавалось от тебя скрывать…
Я замер.
— Я всегда мечтал, чтобы мой сын был умным мальчиком. Что ж, ты умный мальчик. Я расскажу тебе все, что они мне рассказали. Глаз в порядке. Все отлично. Через несколько дней с тебя снимут повязку и отправят домой.
— Всего через несколько дней?
— Да.
— Так что ж ты так беспокоишься? Это же чудесно!
— Рувим, глаз должен зажить.
А это время по проходу к кровати Билли подошел человек. Это был светлый блондин ближе к сорока, и по чертам его лица я сразу догадался, что это отец Билли. Он сел на край кровати, Билли повернул к нему лицо и приподнялся. Отец нежно поцеловал сына в лоб. Они о чем-то тихо заговорили.
Я снова перевел взгляд на отца.
— Ну конечно, он должен зажить, — сказал я.
— Они сделали маленький надрез на краешке зрачка — он-то и должен зажить.
Я уставился на отца.
— Шрам, — сказал я медленно. — На зрачке может остаться шрам.
Я почувствовал, как холодею от страха.
Мой отец заморгал, и я увидел, как его глаза за металлической оправой начали увлажняться.
— Доктор Снайдмен рассказал мне, что у него был подобный случай в прошлом году и рубцовой ткани не осталось, глаз зажил нормально. Он настроен оптимистично.
— Но он не уверен.
— Нет. Он не уверен.
Я взглянул на Билли. Они с отцом о чем-то тихо и серьезно говорили. Отец трепал сына по щеке. Я повернул голову в другую сторону. Мистер Саво, кажется, спал.
— Рабби Сендерс звонил мне сегодня дважды и еще — вчера вечером.
— Рабби Сендерс?
— Да. Он хотел узнать, как у тебя дела. И сказал мне, что его сын ужасно сожалеет о случившемся.
— Сомневаюсь, — бросил я.
Мой отец коротко взглянул на меня и подался вперед на кровати. Потом начал было что-то говорить, но его слова потонули в резком кашле. Он прижал платок к губам и стал кашлять в него. Кашель длился долго, а я лежал и смотрел на него. Когда наконец кашель прекратился, отец снял очки и протер глаза. Потом снова надел их и сделал глубокий вдох.
— Я подцепил простуду, — извинился он. — Вчера в аудитории очень дуло, я сказал служителю, но он отвечал, что все в порядке. Вот я и простыл. В июне! Только твой отец может умудриться простыть в июне.
— Совсем ты о себе не думаешь, аба.
— Я о моем бейсболисте все время думаю…
Он улыбнулся.
— Я-то переживаю, как бы ты не угодил под такси или под трамвай. А ты вот угодил под бейсбольный мяч.
— Я ненавижу Дэнни Сендерса. Из-за него ты заболел.
— Я заболел из-за Дэнни Сендерса? Это каким же образом?
— Он нарочно целил в меня мячом. Он нарочно в меня попал, аба! А теперь ты заболел от беспокойства.
Отец изумленно посмотрел на меня:
— Он нарочно в тебя попал?
— Видел бы ты, как он лупит! Чуть не убил Шварци. Он сказал, что его команда убьет нас, апикойрсим.
— Апикойрсим?
— Они превратили игру в войну!
— Я ничего не понимаю. По телефону рабби Сендерс сказал, что его сын очень сожалеет о случившемся.
— Сожалеет! Сомневаюсь я, что он сожалеет! Если он о чем сожалеет — так это о том, что не прикончил меня на месте!
Отец впился в меня взглядом, его глаза сузились. Я увидел, как изумленное выражение медленно покидает его лицо.
