— Я полагаю, — говорил Геринг, — лозунг о волке можно оставить, задвинув его внутрь, поскольку вместо волка теперь придет стая.
— Да, да, Герман, я рассчитываю на пятьдесят мест.
— Я убежден, что мы получим в два раза больше… Тем не менее — никаких парламентских реверансов! Никакой пропаганды легальности! Наши молодые ораторы в последнее время сбавили пафос. Следует разослать директивы начальникам школ.
— Директива не метод, — возразил Гесс. — Наглядный пример может произвести тройной эффект, особенно на молодых.
— Согласен, — кивнул фюрер. — Выпускников ораторских школ нужно сориентировать примером. Пусть присутствуют на ключевых митингах во вторник и среду.
— Кому-то надо остаться в Берлине, — сказал Геббельс, — чтобы держать под контролем Штрассера.
— Что значит «кому-то»? А тебя там мало? — хмыкнул Лей.
— Меня там из двадцати дней не будет четырнадцать! К тому же к моей манере уже привыкли. В интересах дела там нужен иной стиль.
— Что значит «иной стиль»? — не унимался Роберт. — Когда ты вопишь: «Прочь, подонки! Бей их в толстые животы!», это всегда нравится.
Геббельс сердито покраснел.
— В Берлине мог бы остаться Альфред Розенберг. Его академический стиль — достаточный противовес, — сказал Рудольф.
— Ты не знаешь, Отто встречается с братом? — обратился Геббельс к Гессу. — У меня данных нет.
— Думаю, братья общаются.
— Мне этот альянс как кость в горле, — заметил Гитлер. — Но до каких пределов способно простираться лицемерие?! Публично отмежевываться от брата, объявлять себя борцом за чистоту партийных рядов, клясться мне в любви чуть не ежедневно, как будто я без этого не усну, а после мирно обниматься с братцем и обсуждать здоровье тетушки! Не понимаю!
— Иные люди разделяют себя как бы на две сущности и тем самым поддерживают внутренний баланс, — заметил Геринг.
— Вот это я и называю лицемерием!
— Опять Штрассер. Все время Штрассер, — проворчал Пуци. — Страшнее Отто зверя нет! А может, у кого-то другое что в горле застряло.
Гитлер сделал протестующее движение. Любого из присутствующих это остановило бы, но не Пуци.
— Среди нас, конечно, лицемеров нет, но есть чересчур принципиальные, — продолжал тот, прищурившись на Гесса. — Вместо того чтобы открыто заявить о недоверии кому-либо, они начинают проталкивать своих людей.
— Это едва ли в твоей компетенции, Эрнст, — сказал Геринг.
— У нас с тобой по десять лет партийного стажа, Герман, так что едва ли существуют вопросы, которые вне нашей компетенции.
— Если своя гвардия есть у партии, то она должна быть и у фюрера! — прямо заявил Лей.
— А это не лицемерие?
— Почему лицемерие?.. — Лей был сильно раздражен и с трудом сдержался, отчасти из-за присутствия фюрера, отчасти благодаря руке Гесса, которую тот мягко положил на его руку. — Вообще, речь теперь не о том!
— Нет, о том, Роберт! — не унимался Ганфштенгль. — Если уж тут заговорили о двух сущностях… Официальным заместителем фюрера по партии является Грегор Штрассер, но фактическим — Рудольф. Официально нас охраняют штурмовики Рема, но фактически… я все более ощущаю присутствие некоей мистической силы… — Он снова уставился на Гесса. — Может быть, ты объяснишь мне, кто дал Гиммлеру столько полномочий?
— Я! — отрезал фюрер. — Я целиком доверяю присутствующим и потому скажу прямо — мое доверие к штурмовикам уменьшается обратно пропорционально полномочиям Гиммлера.
— Ну, тогда кое у кого есть все основания утопить моего тезку Рема в ведре, — усмехнулся Пуци в сторону Лея, подтолкнувшего фюрера к подобной прямоте, — а коричневых переодеть в черное. Хотя, конечно, коричневый кое-кому больше идет — к цвету глаз.
— Глупо, Эрнст, — проворчал Лей.
— Я могу задать неофициальный вопрос?
— Какой вопрос, черт тебя подери? — рявкнул Гитлер.
— Может быть, у меня как у шефа зарубежного агентства печати и твоего пресс-секретаря тоже появился дублер, некая параллельная структура? А я хлопаю ушами, как какой-нибудь Штрассер или наивный Рем, которого выманили из Боливии…
— Спи спокойно, Эрнст! Если бы у тебя появился дублер, он заявил бы о себе, как всякий новорожденный, — громким криком, — усмехнулся Геббельс.
— Адольф, позволь ответить мне, — сдержанно обратился Гесс к Гитлеру, который начал тяжело дышать, — поскольку пафос нашего товарища с десятилетним стажем направлен против меня. Создание любых структур — параллельных, перпендикулярных или пересекающихся — есть право фюрера или того лица, которому он это право передаст. Моя обязанность состоит прежде всего в скучной необходимости об этом напоминать.
— Ну, тут тебе дублер не нужен, Руди! Тут ты ас!
— Тогда чего ты ко мне цепляешься?
— А к кому мне цепляться? К тому, кто первым упомянул здесь о лицемерии?
— Если для тебя это красная тряпка, Эрнст, то разберись прежде с самим собой.
— Я так и сделаю, — буркнул Ганфштенгль.
— Вернемся к нашим баранам, — предложил невозмутимый Геринг, ясно видевший напряжение Гитлера. — Мой фюрер, сегодня, как мы и планировали, я должен подвергнуть стилистической корректировке некоторые пункты программы, которые следует передать в печать — в частности, и через наше зарубежное агентство. Итак?
Гитлер кивнул. Геринг начал излагать. Стилистическую правку вносили Геббельс и Розенберг. Гесс и Лей молчали. Потому, должно быть, дело продвигалось быстро.
— Голова болит до тошноты, — пожаловался Гесс перед поздним ужином. — Я, пожалуй, пойду спать.
— Может быть, прогуляемся? — предложил Гитлер. — Дождь перестал.
Они не свернули на тропинку, ведущую в сосновую рощицу, а пошли вниз по склону. Терпкий смолистый дух доносился и сюда. Сквозь прореху на небе подмигивала одинокая звезда.
Адольф молчал, поглядывая на друга, который кутался в теплый плащ. Он хотел уже предложить вернуться, как вдруг Гесс прервал молчание:
— Почему ты допускаешь эти пингвиньи базары?
— Меня и так упрекают, что я один не закрываю рта, — усмехнулся Гитлер.
— Необходим четкий регламент. Позволь, я этим займусь.
Они спустились немного по холму туда, где расчищали участок для сада, вместо которого пока торчало три десятка хворостин. Берта унеслась еще ниже и исчезла, слышно было только ее довольное фырканье.
— Что она там? — поинтересовался Адольф.
— Да натирается какой-нибудь дрянью. Берта, ко мне! — позвал Гесс. — Берта! Купаться!
Через несколько секунд из темноты показалась овчарка — она ползла на брюхе и поскуливала.
— Что это с ней? — испугался за любимицу Адольф.
