Глава 1– Саксони, ты не сможешь взять все эти чемоданы! Мы что, по-твоему, Дикий Запад осваивать собрались?
Чтобы довершить коллекцию, не хватало лишь древнего пароходного кофра. Здесь была желто-красная плетеная корзина, потрепанный рюкзак, толстый, чуть не лопающийся, как сарделька, и коричневый кожаный саквояж с латунными замками и уголками. Плюс несколько одежек прямиком из химчистки, в пластиковых пакетах и на железных вешалках.
Бросив на меня сердитый взгляд, она обошла пикап сзади, распахнула дверцу и засунула первую из своих вещей.
– Не доводи меня, Томас, ладно? У меня и так сегодня паршивый день. Только не доводи меня.
Я похлопал пальцами по баранке, глянул в зеркало заднего вида на свою новую стрижку и прикинул, стоит ли начинать бой. Целую неделю я твердил ей, что в эту поездку нужно брать как можно меньше вещей. Так как после моего нью-йоркского визита мы были вместе почти каждый день, я уверился, что у нее примерно три рубашки, два платья и белый халатик, напоминавший крестьянские обноски. В какой-то момент я хотел купить ей индийское платье, которым она восхищалась в витрине, но она не позволила, несмотря на мои настояния.
– Не сейчас,– сказала она, и я мог лишь предполагать, что это означало.
Так что же она напихала в эти сумки? Мне представился новый кошмар – бакалейные товары и плитка. Всю дорогу в Гален она собирается готовить! Банановый хлеб... кэрри... яблочный чай...
– И все-таки что у тебя в этих баулах, Сакс?
– Нечего на меня орать!
Посмотрев на нее в зеркальце, я увидел, что она стоит, уперев руки в бедра. Мне подумалось, как хороши эти бедра без одежды.
– Ладно, извини. Но почему все-таки столько всего?
Послышался хруст гравия, и вот она уже стоит у моей двери. Я посмотрел на нее, но она была занята развязыванием тесемок на корзине.
– Вот взгляни.
Там были рукописные заметки, журнальные вырезки, чистые желтые блокноты, желтые карандаши и ее любимые розовые ластики.
– Это моя рабочая сумка. Можно мне ее взять?
– Сакс...
– В рюкзаке вся моя одежда...
– Слушай, я же не говорю...
– А в саквояже несколько кукол, над которыми я сейчас работаю. – Она улыбнулась и щелкнула замками. – К этому ты должен привыкнуть, Томас: когда я куда-нибудь еду, я всегда беру с собой всю мою жизнь, словно отправляюсь навсегда.
– Да, в последний путь.
– Ах, как смешно. Какой ты умный!
Июньская церемония выпуска состоялась несколькими днями раньше, так что в кампусе было по-летнему зелено и тихо, и даже немного грустно. Школы без учеников всегда мне кажутся странно зловещими. Классы слишком чистые, полы слишком натерты. Когда звонит телефон, эхо разносится по всему зданию, и только звонков через восемь-девять кто-нибудь соблаговолит ответить или на другом конце поймут, что никого нет, и повесят трубку. Мы миновали огромный бук, мое любимое дерево, и я понял, что теперь уже долго не посижу под ним.
Саксони включила радио.
– Грустно уезжать, Томас?
Звучал последний куплет “Hey, Jude”, и мне вспомнилась девушка, с которой мы встречались в Нантакете в шестидесятых, когда эта песня только появилась.
– Грустно? Да, немного. Но в то же время я рад. Время идет, и вдруг замечаешь, что говоришь и двигаешься будто в трансе. В этом году я проходил “Гекльберри Финна” четвертый раз, с очередными оболтусами. Да, конечно, книга великая, но еще чуть-чуть – и читать я бы уже просто не смог. Талдычил бы одно и то же на автопилоте. В таких уроках ничего хорошего.
Мы дослушали песню до конца. Наверное, по радио передавали ретроспективу “Битлз”, так как следующей зазвучала “Strawberry Fields Forever”. Я вырулил на автостраду.
Саксони сняла у меня с рукава нитку:
– Тебе никогда не хотелось быть актером?
– Актером?! Нет, после отца, боже упаси!
