Лученте прекратил чертить круги и задумчиво постучал ручкой по блокноту. Он поднял голову, смерил меня бесстрастным взглядом, потом повернулся на стуле и крикнул через плечо:
– Эй, Виолетта! – Но, не дождавшись реакции, нахмурился, швырнул ручку на стол и встал. – Совсем старая стала, даже не слышит иногда, что вода течет. Приходится за нее прикручивать. Подождите минутку. – Он зашаркал к двери, и только теперь я заметил, что на нем вельветовые шлепанцы сливового цвета. Лученте открыл дверь, но не вошел, а снова крикнул: – Виолетта!
Когда Лученте снова повернулся ко мне, лицо его озаряла безумная улыбка. Он ткнул пальцем в темный дверной проем – и помахал рукой, будто обжегся.
– Мартин Франк... Да, конечно, мы помним Мартина Франка.
Глава 6В поезде на обратном пути у меня было время поразмыслить о.рассказанной Лученте истории. Виолетта (я решил, что это его жена) так и не вышла из своей комнаты, но это не мешало ей орать старику: “Расскажи ему об этих двух лилипутах и поездах!..” “Не забудь про бабочек и печенье!”
Дело было так. В первый же день, когда Мартин Франк вышел на службу, к Лученте поступил клиент, который выпрыгнул из окна, так что его пришлось соскребать с асфальта совковой лопатой и складывать в ящик. По словам похоронных дел мастера, стоило новому работнику взглянуть на тело, как его тут же вырвало. И так – раз за разом. Однако миссис Лученте была калекой, и потому новичку поручили работу по дому – уборка, стирка, готовка. Что и говорить, поначалу мне было не слишком приятно слышать, что автора моей самой любимой книги держали на работе только потому, что он кое-как умел готовить лазанью.
Но как-то раз Лученте трудился над красивой молодой девушкой, которая покончила с собой, переев снотворного. Доведя работу до половины, он прервался на обед, а когда вернулся, рука девушки лежала на животе, держа в пальцах большое шоколадное печенье. Рядом на столике стоял стакан молока. Шутка эта Лученте очень понравилась – такой черный юмор обычное дело в похоронном бизнесе. Несколькими неделями позже умерла во сне старушка-скандалистка из соседнего квартала, и наутро после того, как ее привезли в морг, к ее носу оказалась прикреплена большая желто-черная бабочка. Лученте снова рассмеялся, но я воспринял это иначе: возможно, Маршалл Франс создавал своих первых персонажей.
Новичок не только преодолел свою тошноту, но вскоре стал неоценимым помощником. Он купил “Анатомию” Грея[18]и постоянно ее изучал. По словам Лученте, через полгода Франк развил в себе редкую способность – придавать мертвому лицу совершенно живое выражение.
– Видите ли, это очень трудно. Сделать их похожими на живых труднее всего. Вы когда-нибудь заглядывали в гроб? Конечно же, с первого взгляда видно, что там лежит труп. Что тут такого. Но Мартин обладал этим – вы понимаете, о чем я? Он обладал чем-то таким, что даже у меня вызывало ревность. Смотришь после него на тело и думаешь: какого черта этот парень тут разлегся!
Живя в Нью-Йорке, Франк большую часть времени проводил у Лученте – либо в бюро, либо в квартирке за конторой. Но по воскресеньям, каждое воскресенье, он выезжал на природу с Туртонами. Это были карлики. Он познакомился с ними, когда случайно зашел в их кондитерскую лавку. Все трое любили жареных цыплят и железнодорожные поездки, поэтому каждую неделю они до отвала наедались курятиной в ресторанчике, а потом шли на Гранд-Сентрал или на Пенн-стейшн и отправлялись куда-нибудь в пригород. Супруги Лученте в таких развлечениях не участвовали, но когда Франк вечером возвращался, то обязательно рассказывал, куда они с Туртонами ездили и что видели.
Лученте так до конца и не понял, почему Франк уволился. Чем дольше он работал, тем больше, казалось, очаровывало его это занятие, но однажды он пришел и заявил, что в конце месяца уезжает. Сказал, что отправляется на Средний Запад к своему дяде.
Когда я вернулся домой, у моих дверей стоял один из интернатских ребят.
– Мистер Эбби, у вас какая-то женщина. Наверное, попросила мистера Розенберга впустить ее.
Я открыл дверь и уронил портфель на пол. Захлопнув дверь ногой, зажмурился. Вся квартира пропахла кэрри. Терпеть не могу кэрри.
– Привет! – послышался голос.
– Привет. Э-э, привет, Саксони.
Она появилась из-за угла, держа в руке мою старую деревянную мешалку, к которой пристало несколько зернышек риса. Саксони улыбалась – пожалуй, слишком усердно,– и ее лицо раскраснелось. Отчасти, догадался я, от стряпни, отчасти от неловкости.
– Что ты затеяла, Сакс?
Поварешка медленно поникла, и улыбка исчезла. Саксони потупилась.
– Я подумала, раз ты весь день был в городе, то, наверное, не ел как следует, со всеми этими разъездами... – Фразу Саксони не закончила, но снова подняла мешалку и сделала ею несколько вялых пассов, будто волшебной палочкой. Возможно, хотела, чтобы та договорила за нее.
– Послушай, да ладно тебе... Это в самом деле очень мило с твоей стороны!
Что я, что она были в полном замешательстве, так что я поспешно ретировался в ванную.
– Томас, ты любишь кэрри?
Уже к середине трапезы мой язык трубил пожарную тревогу громче любой сирены, но я утирал слезы, и кивал, и восторженно жестикулировал вилкой: “...Обожаю!” Наверное, это был наихудший обед в моей жизни. Сначала ее банановый хлеб, теперь это кэрри...
Но Господь в своей милости повелел ей купить на десерт хлебцы от Сары Ли, и после трех стаканов молока огонь у меня во рту улегся.
По завершении трапезы я начал рассказывать Саксони о недоразумении с таксистом и дошел до того места, где Туто (с ударением на первый или второй слог) высаживает меня из машины, но тут Саксони закусила губу и отвернулась.
– Что такое? – Я хотел было поинтересоваться, не наскучил ли ей своим рассказом, но вовремя понял, что, пожалуй, не стоит.
– Я... – Она взглянула на меня, потом в сторону, на меня – в сторону. – Сегодня днем я здесь была по-настоящему счастлива, Томас. Пришла сразу после твоего звонка и... Мне было так хорошо здесь, готовить... Понимаешь, о чем я? – Взгляд ее утратил пронзительность, и она закусила губу, но смотрела на меня, не отрываясь.
– Конечно, конечно. Ну то есть, разумеется, понимаю... А кэрри было просто великолепным!
