А ей нравился Генри Стратфорд – или она себеэто внушила. Он лучший из всех, с кем сводила ее жизнь. Он нашел для нееработу, которая, правда, была не очень ей по душе, он платил за квартиру… вовсяком случае, предполагалось, что будет платить. Дейзи понимала, что слегказалезла в долги, но ведь он вот-вот вернется из Египта и все устроит. Илизаткнет рты тем, кто будет задавать много вопросов. Это он умеет.
Услышав шаги на лестнице, Дейзи подбежала кзеркалу. Она приспустила отороченный перьями воротник пеньюара и поправилажемчуг на шее. Пока ключ поворачивался в замке, Дейзи массировала щеки, чтобывызвать легкий румянец.
– Я уже готова была бросить тебя, –заявила она, когда Генри вошел в комнату.
Какой же он красавчик! У него такие дивныетемно-каштановые волосы, такие прелестные карие глаза; и манеры что надо –настоящий джентльмен. Ей нравилось, как он снимает плащ и небрежно бросает егона спинку стула; нравилось, что он не торопится обнять ее. Он так ленив, таксамовлюблен! А почему бы и нет?
– Где мой автомобиль? Перед отъездом тыобещал подарить мне автомобиль! Где он? Внизу его нет. Там обычный кеб.
Какая же холодная у него улыбка! Генрипоцеловал ее, до боли впившись в губы, а пальцами сильно сдавив плечи. По спинеу Дейзи прошла дрожь, губы горели. Она ответила на поцелуй и, когда Генри повелее в спальню, не проронила ни слова.
– Привезу я тебе твой автомобиль, –прошептал он, с треском расстегивая пеньюар и прижимая ее к себе с такой силой,что соски у Дейзи заныли от прикосновения к жесткой, накрахмаленной рубашке.Она поцеловала его в щеку, потом в подбородок, проводя языком по слегкаотросшей бородке. До чего же приятно слышать его неровное дыхание, ощущать наплечах его руки!
– Не так грубо, сэр, – прошепталаДейзи.
– Почему?
Зазвонил телефон. Надо было выдернуть шнур.Пока Генри тянулся к трубке, Дейзи расстегивала на нем рубашку.
– Я просил тебя не звонить больше,Шарплс.
Проклятый сукин сын, чтоб он сдох, сненавистью подумала Дейзи. Она работала на Шарплса, пока Генри Стратфорд невызволил ее. Шарплс был настоящим негодяем, грубым и тупым. Он оставил ей напамять шрам, маленький полумесяц сзади на шее.
– Я же сказал тебе, что заплачу, когдавернусь. Может, ты дашь мне время распаковать чемоданы? – Генри со стукомбросил маленькую трубку на рычаг.
Дейзи оттолкнула телефон к дальнему краюмраморной столешницы.
– Иди ко мне, мой сладкий, – позвалаона, усаживаясь на кровать.
Генри продолжал смотреть на телефонныйаппарат, и глаза у Дейзи поскучнели. Значит, он по-прежнему без гроша. Безединого гроша.
Странно… В этом доме не устраивали панихиды поотцу. Зато вот сейчас осторожно вносят через анфиладу гостиных раскрашенныйсаркофаг Рамзеса Великого, несут его, словно на погребальной процессии, кбиблиотеке, которую отец всегда называл египетским залом. Здесь будет бдение угроба мумии; только вот того, кто должен был бы находиться возле этого гроба,тут нет.
Джулия смотрела, как: по указанию Самирасотрудники музея ставят саркофаг стоймя в юго-восточном углу библиотеки, слеваот открытой двери в оранжерею. Прекрасное место для мумии. Любой, кто войдет вдом, сразу же заметит ее. И собравшимся в гостиной она тоже будет видна.
Свитки и алебастровые кувшины будут покоитьсяпод зеркалом, на длинном мраморном столе, придвинутом к восточной стене, слеваот саркофага. Бюст Клеопатры уже водрузили на подиум посреди зала. Золотыемонеты положат на специальную музейную стойку рядом с мраморным столом. Иостальные бесценные сокровища можно теперь разложить так, как распорядитсяСамир.
Ласковые предзакатные лучи солнца проникали вбиблиотеку из оранжереи, исполняя причудливый танец на золотой маске царскоголика и на сложенных крестом руках.
Она великолепна и, безусловно, подлинна.Только дурак может усомниться. Но что же это была за история?
«Скорее бы все они ушли, – подумалаДжулия, – скорее бы остаться одной и как следует рассмотреть отцовскиенаходки». Но эти люди из музея, наверное, никогда не уйдут. А тут еще Алекс… Чтоделать с Алексом, который стоит рядом и не оставляет ее одну ни на секунду?
Конечно же, Джулия была рада присутствиюСамира, хотя, видя, как он страдает, сама мучилась еще больше.
И держался Самир, одетый в черный цивильныйкостюм и накрахмаленную белую рубашку, напряженно. В шелковом национальномодеянии он был похож на темноглазого принца, который далек от этого суетливоговека и его сумасшедшей гонки по дороге прогресса. Здесь он казался посторонним,чуть ли не лакеем, несмотря на приказной тон, каким разговаривал с сотрудникамимузея.
Когда Алекс смотрел на них и на сокровища, унего было очень странное выражение лица. Эти предметы ничего не значили длянего: они принадлежали иному миру. Разве он не видит, как они прекрасны? Дочего же ей трудно его понять!
– Интересно, сбудется липроклятие? – тихо спросил Алекс.
– Не будь смешным, – отозваласьДжулия. – Какое-то время они тут еще поработают. Почему бы нам не пойти воранжерею и не попить чаю?
– Да, давай так и сделаем, –согласился Алекс.
Ему все это отвратительно, разве нет?Выражение отвращения ни с чем не спутаешь. Он не испытывает никаких чувств привиде сокровищ. Они ему чужды; они для него ничто. С таким выражением лицаДжулия могла бы смотреть на какой-нибудь современный станок, в которых ничегоне смыслила.
Это огорчало ее. Но сейчас все ее огорчало – ибольше всего то, что у отца было так мало времени, чтобы насладиться всемиэтими сокровищами, что он умер в день своего самого великого открытия. И чтоона была единственным человеком, которому предстояло разобраться во всех неизученных им деталях этой таинственной гробницы.
Может быть, после чаепития Алекс наконец-топоймет, как ей хочется остаться одной. Джулия повела его по коридору мимодвойных дверей гостиных, затем мимо библиотеки, и, пройдя через мраморную нишу,они оказались в застекленной комнате, где росли папоротники и цветы.
Это было любимое место отца – когда он покидалбиблиотеку. Его письменный стол, его книги все равно были рядом – за двойнымистеклянными дверями.
Они сели вдвоем за переносной столик. Солнцеиграло на серебре чайного сервиза, стоявшего перед ними.
– Наливай, милый, – сказала Джулия,раскладывая на тарелке печенье. Теперь он займется тем, в чем знает толк.
