собеседник обошел эту тему стороной и вместо этого поинтересовался, куда ее следует доставить в городе О.
М. не имела об этом никакого понятия и честно в том призналась. Может, предложила она, вы им позвоните и спросите, пока мы тут сидим. У меня телефон почти разрядился, а то я бы посмотрела адрес; но я думала, что вам дали всю информацию. Кому позвонить, переспросил таксист и помотал шерстяной головой в косичках. Пока ехали назад, к вокзалу, писательница охала, всплескивала руками и извинялась за нелепое недоразумение.
За это время заграничных такси на площади стало не меньше, чем желтых, а М. по-прежнему никто не встречал. Она походила вдоль тротуара, пригибаясь и заглядывая в окна машин, потом отступила на пару шагов и полезла за телефоном. Ее новый знакомец уже подобрал новых пассажиров, но прежде, чем отъехать, помахал ей с водительского сиденья, а потом воздел обе руки к небу, давая понять, что мир сошел с ума и удивляться неприятностям не приходится.
8
Видимо, приехала новая электричка, и из покрытого лесами вокзального здания опять повалили люди, густо и весело, будто знали, куда идут. В трубке, которую М. держала уже на полуотлете, не прижимая к уху и не глядя на экран, все еще тянулись длинные гудки, к телефону никто не подходил, словно без нее обошлись и забыли об этом сообщить. М. походила еще туда-сюда, а потом, сама не зная почему, покатила голубой чемоданчик вслед за остальными, пристроившись к толпе с хвоста, но не переставая прислушиваться к гудкам. Все вместе, как на праздничной демонстрации, они вышли на широкую улицу с магазинами и веселыми столиками и там уже распались на группы и посыпали кто куда. М. притормозила и глянула на экран телефона. Он был черный, непоправимо мертвый, и никто не мог выдать ей необходимые инструкции.
Повинуясь общему движению, М. пошла дальше по улице, мимо парка, мимо вывесок, заглядываясь на фастфуды и на чужие тарелки под полотняными навесами кафе. Она теперь была отрезанный ломоть, существо несуществующее – никто не знал, где она и что с нею сталось, никто не мог востребовать ее и призвать к порядку, обязательства и обещания, еще час назад бывшие для нее непреложными, теперь не имели над ней никакой власти, и все это случилось без всякого ее участия. Писательница шагала, слегка смущенная неумолчным рокотанием чемоданчика, которому, казалось, было все равно, куда катиться, и отмечала на ходу, как ее внутренний человек перестает метаться внутри и биться в стены в поисках выхода, а потом постепенно затихает, становится обмякший и детский и даже высовывает понемногу любопытные улиточьи рожки: что-то будет дальше.
Гостиница возникла перед нею как бы сама собой, как во сне, где ты сама не очень-то понимаешь, каким образом переместилась с корабельной, например, палубы в школьный класс со шкафами, заставленными стеклянными банками с образчиками природных феноменов, среди которых есть и заспиртованная крыса с кривым безнадежным оскалом, точь-в-точь как у учительницы истории. Гостиница была совсем простая, из тех сетевых заведений, чья главная гордость состоит, кажется, в умении заставить путешественника забыть о том, что он проделал немалый путь и оказался в другом месте: куда бы ты ни поехал, тебя встретят тот же овсяного цвета диванчик, те же бирюзовые леденцы в глубокой плошке, тот же плоский, лишенный ворса ковер и гель для душа, работающий по совместительству шампунем. М. вошла туда, словно родилась для того, чтобы тенью скользить по извилистым коридорам и заставлять отзывчивую кофеварку гудеть и сочиться черным зельем; она сама не заметила, как регистрировалась и чем платила, так ей хотелось поскорей оказаться наверху и лечь навзничь, чувствуя, что доехала наконец. Но она не забыла спросить у портье, не найдется ли у них тут зарядного устройства взамен утраченного – хотя почему-то нисколько не удивилась, услышав в ответ, что гости разобрали все зарядники и взять их негде. Все происходило сегодня так, как долженствовало быть, и молчащий, как полынья, телефон М. был, видимо, одним из необходимых условий.
С широкой кровати, где она лежала сейчас, было видно, что еще совсем светло, и в этом не было ничего удивительного: темнеть и не должно было, день все длился и даже удлинялся телескопически, его незанятый объем можно было заполнить как пожелаешь; другое дело, что у нее не было никаких желаний, ни отчетливых, ни даже нетвердых, как запах или шорох. Если повернуть голову влево, от окна, была видна нехитрая гостиничная графика, только рамка и придавала ей некоторую солидность – над чахлым столиком висел натюрморт, восковые лилии в дутом пузыре, состоявшем из стекла и воды, на ближней стенке пара игривого вида дельфинов с утиными носами. Совсем недавно кто-то рассказывал М. о дельфинах нечто занятное, она обещала себе это проверить и разъяснить, но опять не хватило сил. Если верить собеседнику, дельфины были на самом деле почти собаки: звери, почти не отличающиеся от тех, с кем мы видимся каждый день, если не брать в расчет принципиальное решение, принятое ими когда-то. Оказывается, среди водных существ, выбравшихся когда-то на сушу, были и те, кто позже позволил себе передумать – и, помыкавшись какое-то время на земле, с нами, сменив жабры на легкие и подышав трудным надводным воздухом, решил повернуть обратно, назад, домой, на глубину. Оказывается, так можно было поступить, и даже М., уверенной, что никакого домой нет и не бывает, этот пример двойного превращения – сперва в одно животное, потом в другое, почти не похожее на то, с чего все начиналось, – казался почти утешительным. Получается, можно было принадлежать к обоим мирам сразу, выпрыгивая и зависая между водой и воздухом и не помня уже, кем ты была когда-то. В случае М. беспамятство было бы решительно невозможным, но мысль о том, что есть на свете удачливые особи, которым удалось так радикально изменить свою природу, смутно ее ободряла.
Хотелось есть, вставать не хотелось. То, как она лежала сейчас поверх покрывала, было составной частью возникшего в гостиничном номере порядка, учитывавшего и две пары обуви, аккуратно поставленные ею носами к стенке, и белые рубашки, висевшие на плечиках за закрытой дверью шкафа, и три книги, уложенные в стопку на дальней тумбочке, словно она собиралась жить тут долго и читать по ночам. Можно даже было считать, пожалуй, что и сама комната, в которой М. находилась, была чем-то наподобие ящика чужой тумбочки, и в нем, в ящике, было чисто
