а смотрела на свекра с доброй полуулыбкой, прищурив большие, слегка оттененные краской глаза. Она ждала нового вопроса, а этот считала только вежливым и ничего не значащим началом разговора.
А Иван Иванович задал свой вопрос совсем не из вежливости, его и впрямь волновало, как же себя чувствовала его невестка после того, что с ней было. Но, видя, что Наташа молчит и ждет, он уже с жесткой настойчивостью добавил:
— У тебя голова не болит? — вкладывая в интонацию именно тот смысл, который его сейчас волновал.
А Наташа не то не понимала его, не то вела искусную игру.
— А у меня, Иван Иванович, никогда голова не болит. Вы же знаете.
И Иванова взорвало.
— А ты знаешь, Наташа, у кого не болит голова после выпивок? Да еще таких?
— У кого? — мелькнула тревога в глазах невестки.
— У потенциальных пьяниц.
Наташа чуть шатнулась назад, будто уклоняясь от удара, но тут же выпрямилась и с вызовом ответила:
— А почему потенциальных? Мария Петровна считает меня настоящей… И закоренелой.
Иван Иванович не смотрел на невестку, он знал, что если посмотрит, то уступит, а ему не хотелось уступать.
— А ты как сама считаешь? — И, выждав, все так же жестоко повторил: — Как ты сама считаешь?
Когда после долгой паузы, не дождавшись ответа, он поднял глаза на Наташу, в нем все сжалось. Невестка, опустив плечи и отвернув к окну склоненную голову, стояла такая убитая и потерянная, и в ее уменьшившейся и как-то сразу утратившей стать и красоту фигуре было столько горькой печали, что Иван Иванович на минуту пожалел, что так круто начал этот разговор. Наташа посмотрела на него полными слез глазами, выпрямилась и проговорила:
— Иван Иванович, и вы тоже… — Она не могла дальше говорить, и Ивану Ивановичу вдруг стало невыносимо тоскливо, будто он сейчас сделал что-то против своей совести, не хотел делать, а обстоятельства вынудили, и он презирает себя, но уже ничем не может поправить промах. И еще показалось Иванову, что он уже видел эти глаза и эту боль в них, да и разговор такой же тяжелый был когда-то, только вот когда и с кем, он сказать не может. Но помнит, был, помнит, что тогда он тоже не знал, что ему говорить, а сидел, молчал и ждал. — Нет, Иван Иванович, — наконец совладала с собой невестка, — я не алкоголичка. Если бы была ею, я бы не стала жить. Пьяницы, наверное, в вине находят наслаждение. Хотя меня не касается, что они в нем находят. Я сейчас говорю не то, не то… — Она запнулась. Еще раз посмотрела на Ивана Ивановича теми же ранеными глазами, будто ища у него защиты, но так и не найдя ее, выкрикнула: — Я знаю, я не пьяница! Я ведь сама… Сама ненавижу это… Не люблю пьяных. Люди глупеют, отвратительно хвастают, из них, как из прорвавшейся канализации, лезет всякая дрянь. Я не могу, Иван Иванович…
— А чего же тогда, Наташа, чего? — почти взмолился тот. — Значит, ты сама… Если бы ты вчера видела, какой была…
— Иван Иванович, милый! — Наташа обессиленно присела на краешек дивана. — Я ведь и не думала и не гадала. И не пила ничего, и мне не хотелось. Сидела в ресторане, не прикоснулась, только воду. И домой приехали, всех угощаю, а самой и смотреть на нее противно. Только говорю с гостями. Михаил выпил уже крепко. Я от него отодвигаю, а он, знаете какой, когда переберет? То хвалится, какой сын у него, то жена — красавица… А потом стал ревновать меня при всех к Сергею Коржову. Срамота. Его товарищ по институту, главный инженер их завода. Сам же пригласил и стал обижать. Ненавижу хамство. И я не стерпела… Он кричал на меня при всех. Стыдоба, хоть сквозь землю провались.
— Наташа, — унимая волнение, сказал Иван Иванович, — ты ведь мужнина жена… И он тебя любит…
— Что же, мне из-за его любви теперь и на свет белый не смотреть?
— На свет смотри, а с мужиками край знай.
— Да вы что? Еще и развратной меня считаете?
— Ничего я не считаю… А Сережу Коржова я бы на твоем месте в доме не принимал.
— Вы лучше сыну об этом скажите! — вспыхнула невестка. — Он его друг.
— Ладно, я сказал, а вы поступайте, как знаете. Меня, Наташа, больше пугает другое… Так что же у вас произошло?
— А произошло потом… — Она затихла, опустила печально голову и молчала долго, пока Иван Иванович не повторил ее последние слова:
— А потом?
Она не отвечала. Собственно, что было отвечать? Что было, Иван Иванович видел и сам. Наташа не сдержалась. Почти полгода крепилась и опять сорвалась. Это болезнь. Не поссорься они с Михаилом вчера, так произошло бы еще что-то. А она думает иначе. И как же ее переубедить?
— Вот видишь, Наташа, — начал он осторожно, — ты опять не устояла. — Невестка насторожилась. — Смерть без причины не бывает, она всегда находится, даже если и глупая, случайная и всякая… Причина на все есть.
— Вы что же, — приподнялась с места, но совсем не встала, а только чуть отодвинулась от Ивана Ивановича Наташа, — вы меня хороните?
— Нет, Наташа, не хороню. Боже упаси! Но ты должна понять, что все это серьезно так же, как серьезны жизнь и смерть. Я уже говорил сегодня утром твоему Михаилу, что, если бы не эти женщины из «скорой помощи», ты могла умереть.
— Ну, так уж от этого и сразу…
— Наташа, Наташа… Ты не видела себя. Ты была такою… такою, что краше в гроб кладут.
Иван Иванович видел, что его слова не доходят до невестки. «Мне страшно, а ей нет», — думал он и не знал, как же повлиять на Наташу.
— Ладно, допустим, с тобой на этот раз ничего не случилось. Отоспалась, встала, и у тебя даже голова не болит. — В голосе Ивана Ивановича зазвучали уже высокие ноты. — Но ты же знаешь, что было с Антоном? Тебе Михаил рассказывал? Своим пьяным дебошем или чем еще там вы перепугали сонного мальчишку почти до смерти. Он убежал, бросил все настежь и целую ночь где-то бродил. — Иванов уже почти кричал. — Ведь вы же уродом его сделаете? Вот о чем должна думать…
Он оборвал свой крик, потому что из кухни выглянуло испуганное лицо жены. Наташа растерянно смотрела на Ивана Ивановича, и видно было, что она сейчас боится не за свою жизнь и даже не за жизнь своего сына, а опасается, как бы не хватил сердечный удар свекра.
