- коварным голосом произнес Снежич, а я почувствовала, как мою руку держат, словно в оковах. Ушла, называется…
Глава двадцать пятая
- Жили-были дед и баба, и была у них курочка ряба, - уставшим голосом произнесла я, поглядывая на потолок.
- Знаю, не интересно, - послышался голос Снежича.
- Эм… Жили-были дед и баба и не было у них детей. И вот решили они слепить колобка, - начала я новую сказку. Вообще-то сказок я знала мало. А тех, после которых дети не спят с круглыми открытыми глазами, тревожно вглядываясь в темноту, и подавно.
- Знаю, - усмехнулся Снежич. – И про репку, и про сопливого козла…
Я такой не знаю! Сказка, сказка, что бы тебе такое рассказать, чтобы ты уснул?
- А! Жил-был один мужик, - начала я, едва пряча улыбку. – Он был одинок. Наверное, потому что женщины бояться мужчин с фантазией. И были у мужика друзья. Они набегали на его гараж, квартиру и холодильник, звеня яйцами и бутылками. Однажды всем было скучно настолько, что ни муха на стекле, ни политические дрязги, ничего не занимало компании. И решили они проверить, у кого в компании яйца есть, а кому лифчик впору надевать. Через полчаса интригующих звуков, от которых соседи заподозрили Содом, Гоморру и светопреставление, самый отважный и жалостливый набрал скорую. Когда мы вошли, на стульчике сидел живой торшер с лампочкой во рту. На его лице были явные следы интеллекта, похмелья и попыток вытащить прибор собственноручно. На полу в луже кровавой слюнки лежал зуб. Не пациента. Как потом нам объяснили, это было ответ «торшера» на предложение разрезать рот, а потом зашить аккуратненько. «На дорогу свети!», - орал водитель скорой, пока мы убеждали его человеческие качества не издеваться над больным человеком. Сделали укольчик, вынули лампу, глаза встали на место, мозги, вроде бы тоже. Врач благословил торшерчика и выпустил с миром. Потому что вот-вот привезут светлячка, заработавшего триста просмотров на своем канале и еще двадцать восемь от дежурных врачей больницы. Вот и сказочки конец, кто так не делал – молодец!
Глава двадцать шестая
Прошло еще полчаса, а меня все не отпускали. Я зевала, как лев в зоопарке и клевала носом, как курица.
- Посадил дед печень… Выросла печень большая – пребольшая… Стал дед лямку тянуть. Но в врачу ни-ни…. - зевнула я. Парчовая подушка соблазняла меня похлеще красавца, лежавшего на ней. О, эти нежные изгибы…. Вот прямо хочется взять и лечь на нее, укрывшись одеялом и захрапеть пьяным сурком, до самого утра.
- ... цепляется, значит, дедка за жизнь, бабка за дедку, ибо всю жизнь вместе прожили, внучка за дедов домик, Жучка за грудь внучки, ибо холодно и страшно, - продолжала я монотонным голосом. – Реаниматолог тянет дедку с того света, потянет, а вытянуть не может… Собрались, значит, врачи, как потянули, так и вытянули дедку с того света. А он уже там со своим прадедом за руку здоровался. А тем временем внучка бежала, хвостиком завещание подмахнула, мечты о дедовой трешке у половины семьи упали и разбились. Мать плачет, дед плачет, баба плачет, а в соседи кудкудахчут.
Я мужественно продолжала другие веселые истории из медицинской практики.
- Жили – были дед и баба, и была у них дурочка рядом, - зевнула я, борясь со сном. – Советы разные полезные давала, как лечиться по - народному. Дешево, больно и сердито. То подорожник всей семьей пили от кариеса, то мазью «Звездочка» микробов в пупке убивали. То молотком иммунитет точечно будили. И вот однажды в процессе самолечения снесла бабушка яичко. А хирургам потом пришивать…
Я снова угрожаще зевнула, видя, что Снежич спать не собирается.
- Может, тебя покачать? – спросила я, упираясь руками в его плечо и толкая его. – А-а-а-а-а! А-а-а-а! Спи глазок, спи другой, спи мозжечок…
Я опомнилась, когда поняла, что лежу на кровати. Приоткрыв один сонный глаз, я увидела руку, которая тянется ко мне.
- Баю-баюшки-баю… - пробухтела я в подушку, - Если тронешь, а я убью…
Рука задумалась, делая вид, что не собиралась ничего такого делать, как вдруг снова продолжила свой путь ко мне, а потом по мне.
- Буду зверски убивать, чтобы потом кровь вытирать…
Рука отдернулась. Мой глаз косился на нее, но пошевелиться я не могла.
Стоило мне снова задремать, как я почувствовала, что рука уже лежит на мне.
- Чтобы ты потом молчок, кляп засуну тебе в рот, - пробухтела я, видя, как рука возвращается на одеяло. Но стоило мне прикрыть глаз, как она снова лежала на мне.
- Придет серенький волчок, охренеет и уйдет… -допела я, зыркнув на руку.
- Он с детства у нас темноты боится, - заботливо произнес Леший.
- А нужно меня, - ответила я, допевая колыбельную. – После смены трудовой не дружу я с головой!
Глава двадцать седьмая
Дальше я провалилась в сон, обещая себе завтра поговорить с Лешим по поводу того, что мальчик как бы уже вырос. И местами повзрослел. И этими «повзрослевшими местами» он явно собирается познакомиться со мной.
Мне снилась вьюга, которая застилает все вокруг. Снежинки вертятся вокруг меня с бешенной скоростью, а я не успеваю следить за ними глазами. Они, словно обжигающие поцелуи впиваются в щеки, в губы, в лоб, в шею. Я пытаюсь заслониться от них, выставляю вперед руку, как вдруг из этого вихря молниеносно появляется рука и грубо хватает меня за кисть. Ворох снежинок, словно искры от костра взлетают вверх, поднимая мои волосы, а я чувствую обжигающий жадный, ледяной поцелуй на своих губах.
Через мгновенье все прекратилось, и убийственный поцелуй, и снежный вихрь. Снег медленно поднимался вверх, словно пепел костра, а на снегу я видела отпечаток огромных лап. Прикоснувшись руками к губам, я отодвинула их и увидела мазок крови. Словно рябина кровь каплями падала на снег, а в дымке стояло нечто страшное, огромное, похожее на волка и на рысь одновременно. Я никогда не видела таких зверей, поэтому с удивлением смотрела на белоснежную шкуру и длинный хвост.
Проснулась я от того, что рядом что-то прошелестело. Тяжело опираясь на руку, я почувствовала себя избушкой бабы – яги. Обычно я чувствовала ею после тяжелого дня. Со скрипом и стоном, я перевернулась и открыла глаза.
Вместо знакомого потолка я увидела залитые светом палаты. Мои брови удивленно поднялись, а я осмотрелась. Постель рядом была смята. На мгновенье перед глазами пролетела многообещающая улыбка, а я схватилась за одежду, проверяя, на мне она или уже нет.
Со стоном старой почти тридцатилетней женщины, я села на кровати, как вдруг услышала
