домами, а на балконах сидели белокожие и чернокожие ангелы, продев ножки сквозь перила.
Давайте детям читать Пушкина, читайте им Пушкина вслух, учите их любить Пушкина. От этого они будут богаче знанием, фантазией и радостью.
Пусть слово «Пушкин» сольется в их сознании со словами «Родина», «России», «красота», «поэзия». Не бойтесь, что дети чего-нибудь не поймут. Все поймут отлично. Дети ведь несравненно умнее, чем думают о них некоторые взрослые. А ум надо питать, и кому же питать его, как не Пушкину?
Когда он был жив, его божественный талант был только его талантом, принадлежал ему одному. Но шли годы, и этот талант как бы рассыпался на миллионы брызг. И каждому из нас может достаться что-то от этого счастливого сверкающего дара.
Он написал:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Семена, брошенные великим поэтом, взошли в миллионах сердец — семена добра, свободолюбия, милосердия. Пушкин не только выразил наш национальный характер: он способствовал его формированию. И в том, что идеи русской революции стали началом новой эры в истории человечества, — есть и семена, посеянные пушкинским гением.
Две черты этого таланта нас наиболее поражают: его широта, от которой дух захватывает, и его необъяснимая чарующая прелесть.
Широта его — как русские бескрайние просторы. Нет другого художника, который бы с такой щедростью выразил всю гамму чувств во всей ее сложности, царственности и гармонии.
Пушкину были свойственны страсть и раздумье, бури и тишина, высокий гражданский пафос и озорство, безудержное веселье и грусть, самоуверенность и скромность, легкомыслие и философская глубина. И эпос, и лирика, и сатира — все было для него родной стихией.
Он обнял душой весь мир, и Запад и Восток; всю духовность мира обнял он — и этим сокровищем напитал родную литературу.
И наша литература не осталась перед миром в долгу. В лице Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова она вернула миру интеллект и духовность такой мощи и проникновенности, каких раньше мир не знал.
Когда читаешь самых серьезных западных писателей нашего столетия — Томаса Манна, Ромена Роллана, Хемингуэя, Фолкнера и других, — все время ощущаешь в их произведениях пульсацию русской мысли, пульсацию той тревоги, того страдания за судьбу всех людей, что принесла мировой литературе литература русская, ставшая совестью и духовной вершиной человечества.
О чем бы Пушкин ни писал — с грустью ли, с радостью, всерьез или озорничая, — каждая его строфа насыщена волшебным очарованием, которое невозможно ни объяснить, ни выразить иначе, как этими самыми пушкинскими стихами.
В чем их волшебство? Почему, перечитывая их, чувствуешь, как слезы подходят к горлу, слезы растроганности, восторга, смятения, гордости за человека — за то, что может человек создать такое чудо!..
И очень жаль, когда в школе главным образом растолковывают детям, что́ Пушкин изображал, как он к чему относился и в чем его ошибки. От этого в представлении многих школьников Пушкин становится просто иллюстратором, комментатором прошлого, каким-то музеем первой половины XIX столетия. Очень жаль, когда прекрасные стихи превращаются в учебное пособие, вроде диапозитивов, и юный ум черпает из этих стихов нечто узкоутилитарное, мешающее юной душе получить художественное наслаждение, соприкоснуться с волшебством творчества, вдохнуть заложенные в этой поэзии чувства.
А ведь чувства надо воспитывать: чувство высокого назначения человека, чувства красоты, любви, дружбы, радости жизни, и уменье скорбеть — тоже, и способность тревожиться о другом человеке. Научить людей чувствовать не менее важно, чем дать им образование и приучить к труду. Человек, не способный чувствовать пылко и непосредственно, не способен и сочувствовать другим людям. Человек, лишенный душевного благородства, не может сочувствовать благородному делу.
Мы живем в городе, где жил Пушкин. Проходим по улицам, по которым ходил Пушкин. Видим ту же адмиралтейскую иглу и ту же Неву с береговым ее гранитом, и тот же Летний сад. И чувствуем особую гордость, особую близость к самым сокровенным ценностям, которые завещал нам Пушкин.
Эти сокровенные ценности надо беречь. Их можно расплескать, утерять в пылу борьбы, в многообразии повседневных наших трудных дел. Ведь ценности эти такие хрупкие, тонкие: даже выразить их почти невозможно — разве что музыкой да стихами, которые тоже музыка. Может быть, потому люди так любят стихи, так нуждаются в стихах.
И мы благоговейно воздаем хвалу и славу великому поэту, выразившему те сокровенные ценности нашей души, которые мы бережем и будем беречь. И передадим нашим детям. А те передадут нашим внукам. И так будут передавать из поколения в поколение, как негаснущий свет, который отличает человечество от всего иного, что есть в природе.
ЗА ЧТО Я ЛЮБЛЮ А. К. ТОЛСТОГО
Поют романс Чайковского:
То было раннею весной,
Трава едва всходила,
Ручьи текли, не парил зной,
И зелень рощ сквозила;
Труба пастушья поутру
Еще не пела звонко,
И в завитках еще в бору
Был папоротник тонкий.
То было раннею весной,
В тени берез то было,
Когда с улыбкой предо мной
Ты очи опустила.
То на любовь мою в ответ
Ты опустила вежды —
О жизнь! О лес! О солнца свет!
О юность! О надежды!
И плакал я перед тобой,
На лик твой глядя милый, —
То было раннею весной,
В тени берез то было!
То было в утро наших лет —
О счастие! О слезы!
О лес! О жизнь! О солнца свет!
О свежий дух березы!
Это романс на стихи А. К. Толстого.
Поет прекрасный голос арию Дон-Жуана:
О, выйди, Нисета, ко мне на балкон!
Слова эти тоже написаны А. К. Толстым. И сколько его стихов положено на музыку! Да без малого чуть ли не все, что он написал. И это справедливо, ибо стих его сам по себе так музыкален, легок, напевен. В союзе с Музыкой прожил этот поэт всю свою творческую жизнь. По богатству ритмов его можно сравнить с Лермонтовым. Читать и слушать его стихи — наслаждение музыкальное.
И не только за восхитительную лирику я его люблю так благодарно. Его талант подобен удивительно отшлифованному драгоценному камню, каждая грань которого брызжет ослепительным огнем. Не только лирику он нам оставил. Он оставил свой вклад в Козьму Пруткова, оставил отличную поэму об Иоанне Дамаскине, оставил полного полемического озорства «Потока-богатыря»
