Сведения о готовящемся покушении на великого князя и попытка увязать убийство купеческой семьи с политическими мотивами оказались несостоятельными. Кроме того, в процессе следствия выяснилось, что ни политические преступники, ни участники убийства вовсе не были знакомы с Туташхиа.
Нечто иное привлекло мое внимание: изучение материалов о Туташхиа в новом, отчетливом свете показало мне этого человека и привело к любопытному заключению. Первое и важнейшее, что бросилось в глаза, — это, если можно так выразиться, отсутствие почерка преступлений Туташхиа, другими словами, совершенные им преступления не были отмечены печатью какого-нибудь одного способа, метода исполнения, тем более системы, и таким образом, приписать Туташхиа неизвестно кем совершенное преступление было так же легко, как преступление, инкриминируемое Туташхиа, приписать другому. Его дело включало множество разнородных преступлений, но невозможно было разобраться, какое на самом деле совершил он и какое ему приписано. Мне было крайне необходимо установить его криминальный тип, криминально-психологический портрет. Материал, основанный на домыслах и гипотезах, на это не годился. После месяца работы мне стало очевидно лишь то, что у Туташхиа не было ни программы действий, ни определенного политического кредо. По-видимому, все его поступки были следствием аффекта, вызванного ситуацией. Я убедился также в одном крайне важном обстоятельстве: его известность и влияние были безмерно велики среди населения. Подобные авторитеты во время стихийной смуты становятся вождями черни. Из материалов явствовало, что народ ждал своего пропавшего идола и не скрывал ожидания. Здесь уже требовалось сделать решительный шаг. Наряду с другими мерами по поимке преступника мы обещали за его голову награду в пять тысяч рублей. Туташхиа словно только этого и ждал — не прошло и месяца со дня объявления награды, как он вернулся и должным образом отметил свое возвращение на родину: вместе с анархистом Бубутейшвили ограбил в Поти ростовщика Булава.
Тогда я не понимал, что заставило его вернуться в Грузию и с прежней удалью, проворством и энергией возобновить игру с огнем.
НИКИФОРЕ БУБУТЕЙШВИЛИ
— Наши люди готовили террористический акт. Позарез нужны были деньги. Мне дали задание раздобыть три тысячи. Я знал, где их взять, но нужен был надежный, годный к таким делам человек. Дата тогда только-только вернулся. Я пришел в Самурзакано и спросил про Туташхиа у одного из наших. Скрывается, говорит, где-то на побережье у гуртовщиков.
Человек мне нужен был для того, чтобы экспроприировать деньги у ростовщика Кажи Булава. Жил он на окраине Поти. В одиночку это дело не провернуть — ростовщик знал меня как облупленного. Политика штука такая — по пустяку не попадайся. Ты завалился, кандалы на каторге таскаешь, а за идею бороться кто будет? Обыватель? Правда, Дата Туташхиа ни про политику, ни про партии слушать не хотел, политически темный был человек, но что хуже царя и жандармов никого быть не может — звал отлично. Был он мне побратимом — отказать права не имел.
Нашел, значит, я Дату, сказал о деле. Сколько требуется, спрашивает. Три тысячи — говорю. Столько денег — где взять? Я ему про ростовщика, а он и говорит:
— Лучше почту брать!
Чего захотел! Охота, говорю, связываться с почтарями и казаками, когда ростовщик сам в руки плывет. Но Дата заладил свое — «лучше почту», и ни с места! Пришлось агитировать, убеждал, разъяснял, что за человек этот ростовщик. Он, говорю, пиявка, паук, удав на теле народа и все такое. Вроде бы дошло, но все равно твердит про почту. Выхода не оставалось — напомнил о побратимстве. Нужно, дескать, позарез, а ты побратима бросаешь. Уломал-таки. Ладно, говорит, будь по-твоему, может, впрямь от ваших хлопот полегчает людям, и пошел со мной.
Я уже говорил, что логово Кажи Булава было на окраине Поти. Иначе, как логовом, его жилье назвать было нельзя. Жил он в кукурузном амбаре, не поверите, именно в амбаре, а не в доме или какой-нибудь там лачуге. Амбарчик был шагов этак пять в длину, три — в ширину, изнутри и снаружи обмазан навозом, посередине — простыня, грязная, вся в заплатах. Получалось вроде бы две половины: по одну сторону простыни жена и шестеро детей, по другую — сам со своими денежками.
Деньги у него были здесь, в амбаре, — это точно, верный человек навел, соврать не мог. А вот где именно, в каком углу — сам черт не узнает. Припугнуть надо бы как следует, струсит сукин сын и отдаст — куда ему деваться…
До того жаден был, даже собаку не держал.
Перемахнули мы через забор, луна вовсю светит, видно, как днем. Сразу у забора, под грушей, свинья привязана, хрюкает себе. Подкрались мы к хибаре, маузеры — наготове. Единственное оконце настежь открыто, и дух из него такой прет — прямо с ног валит. Прислушиваемся: дети всяк на свой лад сопят. Заглянули: сам их. благородие хозяин на коряге сидеть изволят, пальцем в носу ковыряют, на огарок уставился. О чем, интересно знать, думает, подлец?
Наверное, залог втрое дороже ссуды сорвал — вот теперь и сидит, мечтает, чтобы должник хоть на денек срок просрочил — продаст Кажашка залог, тройной барыш схапает.
Прикрыл я лицо башлыком, сунул маузер в оконце:
— А ну, отворяй, живо!
Нет, это самому надо видеть — словами не расскажешь! Ростовщик застыл, как гончая в стойке, палец в носу, глаза — в дуло, оторвать не может. Щелкнул я курком. Ростовщик вскочил, бросился открывать. Дата вошел, велел хозяину сесть. Осмотрелся, скинул бурку, в угол бросил. Сел за стол, выложил два маузера и на ростовщика. Тут бы и жать на него, давить, духа не дать перевести, а Дата молчит себе, время тянет. Опомнится он сейчас, придет в себя, и тогда пиши пропало — хрен из него выжмешь, это уж точно! А Дата молчит. Надоело ему, видно, глядеть на Кажашку, нашел себе занятие — стал стены, пол, потолок разглядывать — и долго так, задумчиво. Вижу, уходит добыча. Влез я в оконце по пояс и ростовщику маузером в рыло:
— Деньги на стол, сукин сын! Мигом!
Кажа Булава осторожненько обернулся и морду перекосил — то ли улыбается, то ли заревет сейчас.
— Откуда деньгам взяться? Были б деньги, жил бы я в этой конуре!
И пошел плести — опомнился, пес! Теперь бы жать и и жать, а то совсем уйдет!
— Гони деньги, тварь, тебе говорят! А то мигом на тот свет отправишься! Живее, кому сказано!
И опять маузером в рыло,
