мне было десять. Раньше я звонил ему где‐то раз в месяц. Когда учился в школе. Дедушка говорил мне, что он не стоит моего времени, но я был дураком и не слушал его. А затем папаша стал просить у меня заплатить за него залог, когда у меня появились деньги. Так что да, мой дед все‐таки был прав.
Доктор Кертис кивает.
– Тяжело, наверное, было жить без отца и матери.
– У меня был дедушка. Ему я обязан всем, что у меня есть, – признаю я. Хоккей – недешевый вид спорта, но он копил на то, чтобы я продолжал ходить, зная, что мне это важно.
Доктор Кертис улыбается и смотрит на меня добрыми глазами.
– Вы все еще близки?
– Он умер летом, когда я выпустился из школы. – Я потираю бороду. Я не особо понимаю, как мне поможет то, что я расскажу психологу давние истории из своей жизни. – Ну вот и вся моя печальная история. Довольны?
Мужчина хмурится.
– Конечно же нет, Митч. Мне очень жаль, что вам одиноко и что вы так многое потеряли. Я думаю, никто не заслуживает такого. Особенно с полным отсутствием поддержки.
– Ну, док, я уже взрослый. Я сам уже кашу ем. Я в порядке.
Нахмуренный мужчина переводит свой взгляд от меня к часам на стене.
– У нас все еще осталось тридцать минут.
Мне хочется сорвать эти проклятые часы со стены. Вместо этого я разминаю шею.
– Разговоры о прошлом могут поднять множество тяжелых эмоций, если хотите закончить на этом, мы можем это сделать, – говорит мужчина, протягивая мне визитку. – На ней написан номер моего мобильного. Если решите поговорить со мной снова или что‐то понадобится, не стесняйтесь и звонитемне.
Я киваю в ответ, захватываю свое пальто и сваливаю оттуда.
Глава 7
Энди
Заходя в частный дом своих родителей, – эм, то есть в свой дом, – я опускаю свой рюкзак на пол. Крючки у двери уже заняты рюкзаками, куртками и разнообразной хоккейной экипировкой. Над вешалкой висит большой семейный портрет, и я на секунду останавливаюсь, чтобы полюбоваться улыбками родителей. Я ничего не меняла здесь с тех пор, как переехала. Часть меня хочет оставить все как есть и притвориться, будто ничего не произошло. Будто мои замечательные родители не погибли в той автокатастрофе.
Но даже несмотря на то, что я не чувствую себя здесь как дома, я до сих пор не могу осознать тот факт, что их больше нет. И обстановка в этом доме – это, кажется, последнее, что мне от них осталось. Оглядываясь вокруг, я могу с удовлетворением отметить цвета, которые выбрала моя мама, элементы декора, которыми она украсила стены, когда отец был на работе, а также мебель, в которой они сидели. Я до сих пор могу ярко представить, как мой папа сидит на крыльце рядом с Ноа по утрам. Папа пьет свой кофе, а крошечный Ноа сидит у него на коленках.
И хотя не росла в этом доме, я все равно чувствую, что привязана к нему. После того, как я родилась, мои родители очень долго пытались завести еще одного ребенка. Стоило им отказаться от этой идеи, это произошло. Поэтому у нас с Ноа такая большая разница в возрасте. К тому моменту, как мои родители продали наш дом в Вирджинии и переехали сюда, чтобы отец был поближе к работе и мог проводить больше времени с детьми, я уже училась в старшей школе.
Думаю, нам с Ноа было бы полезно немного оживить это место… сделать это вместе. Внести что‐то свое.
Добавлю‐ка я это в свой бесконечный список дел.
Стянув свои кроссовки, я скольжу по ламинату вдоль коридора. Я ожидаю застать Ронду с Ноа за кухонным островком, где они обычно делают домашнее задание, но вместо этого Ронда, нахмурившись, сидит на диване одна с встревоженным выражением лица.
Увидев меня, она немного оживляется.
– Ах, Энди. Ты пришла.
– Все в порядке? – Я сажусь на диван рядом с ней, и она откидывается назад на подушки.
– Думаю, все нормально. Просто сегодня у Ноа было плохое настроение, когда я забрала его после тренировки. Он и слова мне не сказал. Но мы сделали домашнее задание.
Я расслабляюсь, позволяя себе удобно устроиться на диване. Откинув голову назад, я глубоко вздыхаю, а затем поворачиваюсь к Ронде.
– Так он с тобой обычно разговаривает?
Женщина склоняет голову вбок, наблюдая за мной с интересом.
– Конечно. Он рассказывает, как у него прошел день, всегда говорит мне о том, сколько шайб он забил на тренировке. – Ронда улыбается.
Я чувствую, как жжет в глазах, и стараюсь не обращать на это внимание. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя плохо из‐за того, что Ноа ей открывается. Я не буду показывать своих чувств. Это не ее вина, что мой брат не хочет со мной разговаривать.
Сглотнув ком в горле, я стараюсь непринужденно посмеяться.
– Здорово.
Ронда встает и проходит на кухню.
– Я разогрею ужин. Хочешь бокал вина?
Я уже собираюсь встать, но она смотрит на меня с неодобрением.
– Даже не смей вставать. Сиди и отдыхай.
Я понимаю, что спорить с ней нет смысла, поэтому не встаю.
– Знаешь пациента из палаты 504?
Ронда закатывает глаза.
– Как же его не знать. Самый тяжелый по уходу пациент на этаже.
– Он был одним из моих пациентов сегодня, так что мне не хватает энергии, даже чтобы поесть.
Она усмехается.
– Извини, дорогая, но кормить с ложечки я тебя не буду.
Я смеюсь ей в ответ.
– Я уж постараюсь собраться с силами, чтобы взять вилку в руки. Что сегодня в меню?
– Нежное куриное филе, обжаренные в редких итальянских панировочных сухарях. А к нему – паста в изысканном сливочном соусе, – отвечает она, захватив бокал из шкафа, наполовину наполняя его игристым вином.
– Значит наггетсы с макаронами?
– Ага. – Ронда улыбается, протягивая мне полную тарелку и бокал вина.
Я с благодарностью беру у нее еду, положив тарелку себе на колени, а бокал на пуфик перед диваном.
– Спасибо, Ронда. За все, – я улыбаюсь. – Правда, выглядит очень аппетитно. Даже если все это отложится у меня в бедрах.
Ронда слегка шлепает меня по колену.
– А ну хватит! Мужчинам нравится, когда есть за что подержаться.
Я комично ахаю.
– Ронда! Какая ты пошлая!
Женщина закатывает глаза и возвращается обратно на кухню. На барном стуле лежит ее куртка и сумочка.
– Пока я не ушла, вам что‐нибудь еще нужно?
– Нет, все
