некоторую ответственность за нее. Да и жалко… вот просто жалко и все. Эх, куколка.
Он уже толкнул дверь калитки, но заменил при этом у частокола темный клубок, залитый ярким лунным светом. Серж наклонился к траве — ежик, так и есть.
— Ты что же, приятель, в гости ко мне пришел?
Погодите-ка… Что-то с ним не так. Бедняга, да он ранен. Бок разорван, цапнул кто-то.
— И ты пришел ко мне за помощью, бедолага.
Серж осторожно взял зверька.
Приоткрыв дверь, он остановился на пороге. И сразу увидел девочку в свете ночника, стоящую на подоконнике с высоко поднятой головой. Девочку? Нет, куклу.
— Привет, куколка, — сказал Сержи. — Любуешься на звезды?
— Не-а, — пискнула Летти. — Жду, когда к окну прилетят ночные птицы.
— И чего же ты их ждешь? — Сержи положил ежика на табурет.
— Хочу послушать… — кукла склонила голову набок, словно пыталась вслушиваться во что-то. — Альсени… хозяйка… любила слушать птиц.
— Хорошо, — юноша кивнул, — мы сходим послушать. А пока подойди-ка сюда.
Летти ловко спрыгнула со стола и, оказавшись рядом с Сержем, во все глаза уставилась на ежика.
— Ого, како-ой… А у нас был кот. Большой. Рыжий.
Пододвинув ночник к краю стола, лесник осветил ежа и принялся осматривать его рану.
— Ой, что это с ним?
— Да ничего страшного, — хотя Серж с мягкой улыбкой смотрел на своего пациента, предназначена эта улыбка была Летти. — Сейчас вылечим.
Приоткрыв лаковые розовые губки, кукла пристально наблюдала, как хранитель леса промывает ежику бок, мажет ранку чем-то пахучим. Зверек доверчиво позволял все это проделывать с собой.
— Ты добрый, — сказала вдруг кукла. — Сер-жи… — произнесла она напевно.
Неожиданно ее личико исказила гримаска.
— Я должна что-то сделать…
Серж искоса взглянул на нее. Как же ему все это не нравилось… Как же он любил, когда все было понятно, ясно, спокойно. Как раньше. Подождите-ка, а раньше все было ясно и спокойно? Альсени…
— Ну что ты? — закончив заниматься с ежиком, Серж посадил куклу себе на колени. — Расскажи мне… что-нибудь.
— Что?
— Ну… как вы там жили с Альсени.
— Хозяйка меня любила. Ей нравилось говорить со мной. Она говорила и плакала. Иногда…
— А о чем она говорила?
Летти вновь страдальчески нахмурилась.
— Не могу вспомнить.
Лесник вновь почувствовал себя не в своей тарелке. Он привык к деревьям, еще чуть-чуть — и начнет слышать их разговоры, как старые мудрые хранители леса. Долгие, тягучие, обстоятельные разговоры… Он привык к животным и птицам, чувствовал их… Казалось, тут и вовсе не нужно слов. Но никогда в жизни он не имел дел с детьми. И с куклами. Как-то криво усмехаясь, чтобы скрыть смущение, молодой человек нерешительно провел своей большой ладонью по рыжим волосам Летти.
— И как я могу тебе помочь?
— Не знаю. Я просто не помню. Есть что-то, что я должна вспомнить. А я не могу.
— Значит… ты не помнишь, почему все-таки пришла ко мне?
Она отрицательно качнула головой. Потом протянула руку к ежу и осторожно коснулась его колючек — почти человеческим жестом.
— А где ты был так долго, Сержи?
— У Марии.
— У госпожи Марии Андели?
— У нее. Знаешь, ты ее не бойся. Мария очень добрая, она никогда не отправит такую милую куклу, как ты, в заточение в музей. Она настоящий друг, и к ней смело можно обращаться за помощью.
— Друг? — Летти как-то застенчиво склонила голову набок, глядя на Сержа большими немигающими глазами.
— Ты что же, не знаешь слова «друг»?
— А у кукол бывают друзья?
— Не знаю, — усмехнулся парень. — Думаю, тебе виднее.
— У меня друзей не было. Хозяйка — это не друг. Это хозяйка. А ты — друг?
— Ну-у… — час от часу не легче. — Думаю, друг.
— Друзья любят друг друга и не хотят расставаться. Правильно?
— Правильно.
— А еще они вместе проводят время.
— Совершенно верно.
— Разговаривают. Вот как мы сейчас.
— Ага.
— Поют.
— Поют?
— Да-да. Приходят друг к другу в гости и поют.
— Может быть, может быть…
Летти встала в театральную позу, задрала голову, подняла вверх правую руку и завела тоненьким звонким голоском:
— О-о-о, эти синие теплые но-о-очи! О-о-о, эти ночи без сна и расу-у-удка!
— Тихо-тихо! — Сержи предпочел сразу же оборвать это представление. — Что ты делаешь, Летти?
— Пою.
— Это я понял.
— Сестра хозяйки пела это с друзьями.
«Лалина». Представить себе старшую сестру Арабел — Карину, распевающую про ночи без сна и рассудка, Сержи не смог при всей живости воображения.
А Летти, немного помолчав, смущенно добавила:
— Я думала, это правильно — петь другу.
— Вот оно как! Значит, это доказательство дружбы?
— Ну да, — кукла охотно кивнула.
— Мне эта песня не нравится, — жестко заявил Серж. — Если хочешь, Летти, я научу тебя другим песням. Тем, что пела мама, когда мы с моей сестрой Таней были еще маленькими…
— Хочу, — прошептала Летти. — Научи.
Сны и грезы
Алекс не мог уснуть. Он думал о тех, кто уже погрузился сейчас в причудливость снов, в их неясную зыбь, в сладость их ложных надежд или тошноту кошмаров. Что снится сейчас Марии? Сардо? А этому странному невыносимому астроному? Что снится… Розе?
Алекс не боялся снов, даже кошмаров. Безумно, непостижимо уму перепутанные обрывки странных чувств, фантазий, мечтаний, метаний, света и мрака. Он… полюбил их? Он к ним привык. Всего за несколько дней пристрастился, как иные к вину.
Теперь он больше не спал, как все люди, — в спальне, у себя в постели. Когда начинало темнеть, в своем рабочем кабинете Алекс небрежно откидывался на диван… и входил в царство сновидений. Ему казалось, что он просто видит чужие сны. Сны очень разных людей и демиан… Случайно встреченной на улице крошечной девочки или своего бывшего учителя, очаровательной пирожницы, у которой он уже не первый год покупал разные вкусности, или незнакомого возницы… Ему стоило лишь подумать, вызвать в памяти чей-то образ…
Он узнавал любовные тайны. Может быть, они были вымышленными? Узнавал мучительные страхи. Случайно ли они приходили в чьи-то сновиденья? Он увидел многое, от чего кружилась голова и изнемогал рассудок.
Это порождало ощущение власти… странной — Алексу все это просто нравилось… Он и не заметил, как в кратчайший срок стал смотреть на всех с презрением и чувством превосходства — ведь другим такого не дано.
Теперь в его руках были нити для завязки сотен сюжетов. Но… ему не хотелось больше писать. Само блуждание в лабиринтах сна приносило немало острых ощущений и чувство упоения, заглушившее творческие порывы. Он просто наблюдал. Он был переполнен… или опустошен?
Неувядающий
