все же добилась желаемого: все прочие партии проиграли ей и в процентном, и в политическом отношении. Это относилось даже к Немецкой национальной партии, принявшей теперь название «Черно-бело-красный боевой фронт», и к партии Центра: хотя они и завоевали около 200 000 новых голосов, это не шло ни в какое сравнение с приростом голосов у НСДАП. Положение СДПГ в абсолютном выражении фактически не изменилось, КПГ потеряла более 1,1 миллиона избирателей. В то время как результаты Центра и социал-демократов в последний раз продемонстрировали сплоченность идеологических блоков, мало подверженных воздействию даже самой активной пропаганды, сокращение электоральной базы коммунистов свидетельствовало о значительном «дрейфе» избирателей, обусловленном «бессознательным родством»[65]радикальных партий и общим источником рекрутирования их членов — в среде тех, кто наиболее пострадал от экономического кризиса. Понимая, что КПГ преследуют чем дальше, тем больше, особенно в Пруссии, избиратели, выражавшие в первую очередь социальный, не оформленный идеологически протест, склонялись к принятию прагматичного решения — обратиться к более действенной силе, перейти от коммунистов к национал-социалистам. Одним из аргументов в пользу такого решения наверняка служило влияние, которым национал-социалисты пользовались уже на многих предприятиях, когда вставал вопрос о предоставлении рабочих мест.
По отношению к коммунистам и по их результатам на выборах можно судить, насколько еще осторожно и уважительно Гитлер обращался со своими партнерами-консерваторами в первые недели канцлерства. Полностью запретив КПГ перед выборами, НСДАП, вероятно, завоевала бы абсолютное большинство, при котором НННП стала бы ей не нужна. Но фюрер предпочел демонстрировать «сращивание»[66] национал-социалистического движения с признанными властными группами, чтобы иметь возможность претворить успех на выборах в соответствующее государственное и общественное влияние, не вызывая раздражения у военных и промышленников. Дорога к монополизации политической власти оказалась длиннее, чем дальнейшее существование партий, которым оставалось всего-то несколько месяцев жизни.
Покорение земель и закон о предоставлении чрезвычайных полномочий
На первом заседании правительства, через два дня после окончательного подведения итогов голосования, Гитлер вел себя почти так же, как национал-социалистическая пресса, писавшая о результатах выборов со смесью торжества и угрозы. Он «лично рассматривает события 5 марта как революцию», заметил канцлер для протокола, «в Германии в конце концов больше не будет марксизма». Он оспорил тот факт, что «многие коммунисты перешли в лагерь национал-социалистов», но, скорее, по обязанности. Его больше занимал не анализ результатов выборов, а последствия, которые они за собой должны были повлечь: «Теперь нужно начать широчайшую работу по пропаганде и просвещению, чтобы не наступила политическая летаргия… Необходимо смелее взяться за решение проблемы взаимоотношений центра и земель»[67]. Первая фраза предвосхищала создание рейхсминистерства народного просвещения и пропаганды, вторая подразумевала уже начавшуюся «унификацию» земель, которые пока еще не находились под контролем национал-социалистов.
В Гамбурге механизм заработал еще в день выборов, когда сотрудники национал-социалистической полиции вывесили на общественных зданиях флаги со свастикой. Слаженная игра нацистского гауляйтера и рейхсминистерства внутренних дел стала характерной чертой процесса унификации, повсюду протекавшего весьма схоже[68]. Местные вожди НСДАП намеренно поощряли выступления своих штурмовых отрядов, захватывавших учреждения и грозивших «недовольством народа» перед лицом «невыносимой политической обстановки». Тем самым они давали национал-социалистическому рейхсминистру внутренних дел повод для вмешательства. Ссылаясь на постановление «О защите народа и государства», Фрик отдавал распоряжения (чаще всего по телеграфу) о назначении так называемых полицейских комиссаров; в вольном ганзейском городе Гамбург, где буржуазно-социал-демократическую коалицию в сенате уже деморализовало закрытие газеты СДПГ по требованию берлинского правительства, это было сделано вечером 5 марта.
На следующий день то же самое произошло в Любеке, Бремене и Гессене. В Бадене, Вюртемберге, Саксонии и Шаумбург-Липпе (где накануне правительство ушло в отставку) рейхскомиссары взяли под свой контроль полицию 8 марта. Наконец, 9 марта Фрик назначил для Баварии комиссара, облеченного общеимперскими полномочиями, — бывшего командира добровольческого корпуса Франца Ксавера фон Эппа. Сменить власть в Мюнхене оказалось труднее всего, потому что местное правительство, возглавляемое Баварской народной партией, уже несколько недель пыталось заручиться поддержкой рейхспрезидента. Кроме того, ходили слухи о сепаратистских тенденциях, и существовала угроза, что рейхскомиссар будет арестован, как только пересечет Майн. Однако ничего подобного не произошло: во-первых, потому что католики-консерваторы, монархисты, сепаратисты, федералисты, антиклерикалы и «бело-голубые»[69] государственники были неспособны делать одно общее дело, тем более объединиться ради него с баварскими социал-демократами; во-вторых, потому что противник не пришел извне, из Пруссии, а находился в самой «столице движения».
Происходившее в Баварии и других местах еще раз выявило разницу между традиционными партиями с их элитой, во многих отношениях потерявшей гибкость, и динамичными силами гитлеровского движения. «Системные политики», способные в отдельных случаях проявить личное мужество, просто не доросли до радикальных форм действий, характерных для национал-социалистов. Это относилось и к баварскому премьер-министру Генриху Хельду, который даже 8 марта, когда «коричневорубашечники» давно стали типичным явлением на улицах земельной столицы, довольствовался уверениями Гинденбурга, что рейхскомиссара в Баварии не будет. Исходя из этого Хельд сопротивлялся нажиму мюнхенских партийных бонз — Адольфа Вагнера, Эрнста Рёма и Генриха Гиммлера, которые ультимативным тоном требовали назначить Эппа генеральным комиссаром и грозили восстанием штурмовиков. Но на следующий день, когда пришло соответствующее указание от рейхсминистра внутренних дел, правительство Баварии сдалось. Этому немало способствовал отказ министерства рейхсвера (вполне предсказуемый при данном положении дел) оказать уже мобилизованной земельной полиции в случае необходимости поддержку против отрядов СА. Рейхскомиссар Эпп назначил Рёма и Германа Эссера комиссарами особого назначения, Вагнера — своим «уполномоченным» в министерстве внутренних дел, а рейхсфюрера СС Гиммлера — исполняющим обязанности начальника управления полиции Мюнхена. 16 марта кабинет Хельда — последним из «унифицированных» земельных правительств — официально ушел в отставку. Его заменили министерством, почти сплошь состоящим из национал-социалистов[70].
В конце марта за сменой земельных правительств последовало преобразование земельных парламентов — ландтагов. «Временный закон об унификации земель» предписал привести распределение мандатов в них в соответствие с результатами выборов в рейхстаг — везде, за исключением Пруссии, где в это время состоялись новые выборы в ландтаг. Поскольку мандаты коммунистов в расчет не принимались, правительственная коалиция или одна НСДАП повсюду получили большинство. Но ландтаги отныне потеряли всякое политическое значение, так как закон об унификации наделял земельные правительства полномочиями принимать законы, даже конституционного характера, без участия парламента.
Неделю спустя «Второй закон об унификации земель» поставил над политически усилившимися земельными правительствами новый институт имперских наместников — штатгальтеров. Это знаменовало собой не начало долго обсуждавшейся в Веймаре имперской реформы, которую национал-социалистический режим и не собирался осуществлять, а подведение черты под суверенитетом земель. Одиннадцать штатгальтеров, назначаемых рейхспрезидентом по предложению канцлера, должны были гарантировать «верность политическим ориентирам, намеченным рейхсканцлером».
