Луи, герцога Анжуйского[355], ибо сказанный Луи в прежние времена женил одного из своих сыновей на дочери сказанного герцога Бургундского[356], после чего без всяких на то [объяснений] приказал сыну разойтись со сказанной дочерью герцога Бургундского, и отослал ее прочь словно простую бедную дворянку к ее отцу, сказанному герцогу[357]. Более того, поступив таковым образом, он немедля предложил герцогу Бретонскому, выдать свою дочь, каковой не исполнилось еще и трех лет[358], за названного сына короля Луи, каковой сын ранее женат был на вышеназванной дочери герцога Бургундского.
90. На сказанной же неделе объявлено было дабы под угрозой петли никто из горожан не смел носить при себе оружия[359], и дабы все отныне повиновались герцогу Баварскому и графу Арманьяку, каковые двое более всех прочих испытывали к добрым жителям Парижа величайшую ненависть[360]. И таковым же образом, как вы о том слышали, вершились ныне все дела.
91. Далее, в следующую за тем субботу, на XVII день февраля сказанного года, приказано было на всех перекрестках Парижа [при звуках труб] проклинать сказанного [герцога] Бургундского как мерзкого предателя, убийцу[361], и объявлять его самого и его присных вне закона, подлежащими смертной казни и конфискации имущества без всякой на то пощады и милосердия.
92. Далее, в названное время, на XVII день февраля месяца, маленькие дети[362], каковые направлялись за вином и горчицей, все дружно распевали:
Наше вам с кашлем, братец
Наше вам с кашлем, с кашлем
93. Ибо в те времена случилось так, что попущением Божиим испорченный дурной воздух накрыл собой все вокруг, по вине какового более ста тысяч человек по всему Парижу оказались в таковом [состоянии], что не могли ни пить ни есть, и теряли всякий покой, и по два или три раза [на дню] страдали от весьма жестокой лихорадкой, особенно когда им случалось приняться за еду, ибо все без исключения казалось им тогда весьма отвратительным и горьким, а также дурно пахнущим, и по все время они их тряс сильнейший озноб. Хуже того, что в довершение всех бед, они полностью теряли способность владеть своим телом, к каковому телу, и ко всем частям его безразлично, страшно было даже притронуться, столь великие страдания терпели пораженные сказанной напастью. Таковое же состояние оставалось без перемены в течение трех недель или более того. Стало же распространяться [сказанное поветрие] в начале марта или около того, и именовали же его словом «так» или «орион»[363]. Те же, кого оно не затронуло, или оправившиеся после такового, вопрошали с насмешкой: «Ну что, подхватил? Клянусь честью! Не ты ли распевал:
Наше вам с кашлем, братец»
Ибо ко всем вышеперечисленным бедам, прибавлялся весьма сильный кашель, а также насморк и охриплость голоса, так что по всему Парижу некому стало петь во время великой мессы. Но из всех сказанных зол, всего мучительней был беспеременный кашель, не прекращавшийся ни ночью ни днем, так что часть мужчин, пораженных таковым навсегда теряли детородные способности, а часть женщин, будучи в тягости, по вине жесточайшего кашля, выкидывали плод еще до срока, будучи в то время в одиночестве, без всякой помощи, и погибали в величайших муках вместе с новорожденным младенцем. Когда же дело шло к выздоровлению, у них обильно шла кровь ртом, носом и низом, что весьма их ужасало, но при том никого не приводило к смерти, и едва им случилось прочувствовать себя лучше, как аппетит постепенно к ним возвращался, но для полного выздоровления, дабы оправиться уже окончательно, требовалось не менее шести недель, и ни один врач и никто другой не мог ответить, что это была за напасть.
94. Далее, в последний день марта сказанного года, в канун Пальмового Воскресенья[364], носящие перевязь, о каковых речь уже шла выше, отправили короля и его старшего сына воевать против герцога Бургундского, после чего взяли в осаду Компьень; за таковым же достославным делом[365] провели они всю Страстную неделю и Пасху.
95. В то же время те, каковым поручено было охранять Париж, как то король Луи[366], прево Парижа[367], и прочие носящие перевязь, приказом своим обязали [парижан] к уплате весьма тяжкой тальи[368], и также приказали объявить по всему Парижу, дабы все отныне приняли перевязь, после чего многие так и поступили со всей готовностью, это же произошло в апреле месяце, после Пасхи.
96. В тот же месяц сгорел дотла Пон-Шуази[369], никто же не мог ответить, по чьей вине то произошло, при том что множество добрых людей по сказанной причине лишилось всего достояния.
97. Далее, в последнюю неделю апреля тысяча IIIc XIIII года к армяньякам отошел Компьень[370], в то время как его бывшие защитники поручились не поднимать отныне оружия против короля, кто бы их к тому ни призывал, под страхом лишения жизни и имущества без всякой на то пощады, и объявления предателем на вечные времена.
98. Далее, они направились к Суассону и подступили к городу с осадой, и множество раз пытались его штурмовать, но почти ничего тем не добились, ибо в городе капитаном был Ангерран де Бурнонвилль[371], человек весьма искушенный в военном деле. Он же охранял неусыпно следил за происходящим как днем так и ночью, так что им в сказанное время ничего не удалось добиться, ибо по воле сказанного Ангеррана вражеское войска не имело покоя ни ночью ни днем, он же раз за разом захватывал славных пленников[372]. Однажды же случилось быть штурму, и тогда же бастард де Бурбон оказался рядом с ним и весьма отважно вступил в рукопашную схватку вместе с прочими, в каковой же схватке Ангерран нанес ему смертельную рану[373]. Тогда же вражеское войско прекратило штурм, Ангерран же вместе со своими людьми вернулся в город.
99. Далее, на XX день сказанного же месяца [случилось] так, что Фортуна[374], ранее столь расположенная к Ангеррану, внесла смятение в умы обретавшихся в сказанном городе, посему же против него поднялся великий ропот[375], и так было подстроено, что выждав момент, когда он отправился прочь дабы устроить смотр своим людям, они предали город стоявшему снаружи войску, дабы таковым образом выторговать для себя жизнь. Ангерран же прознал об их намерениях, после чего они принялись
