class="p1">— Дети мои, — сказал Максим, когда подали десерт, — не лучше ли вам вернуться в дом? Погода не важная.
— Вы не слишком устали с дороги? — спросила Кристиана Юбера.
— Я совершенно разбит, — признался Юбер. — Линия Лион — Ла-Рошель просто невыносима.
Он мог бы приехать на машине, но сам водил плохо, а завести шофера ему не позволяла скупость.
— Спокойной ночи, — сказал Максим. — Пойду выкурю сигарету на пляже, и баиньки… Нет-нет, не беспокойтесь.
Эрмантье не обратил внимания на его уход. Он был занят тем, что пытался определить запах, который недавно уловил. То был не запах гвоздики, не запах влажного газона и нагретой земли. Это пришло откуда-то издалека. Может быть, из долины? Или из соседнего сада. Во всяком случае, что-то необычное и раздражающее, так бывает, когда долго вспоминаешь какое-то имя, а оно никак не приходит на память.
— Попросите Марселину подать кофе, — сказал он.
Воцарилось молчание, затем раздался звонок, да такой яростный, что прислуга тотчас прибежала.
— Принесите, пожалуйста, кофе, — распорядилась Кристиана.
Она была обижена, потому что получила от него приказание. А она не желала получать никаких приказаний. И еще потому, что в голосе его слышались резкие ноты, предвещавшие бурю. Между тем он вовсе не хотел ее обидеть, все дело в том, что уже много лет оба они в любую минуту готовы были вспыхнуть из-за пустяка. Прежде Эрмантье мог просто пожать плечами и уйти. Сейчас же он был вынужден оставаться, и поэтому каждое слово имело значение. Впрочем, каждая пауза тоже. Только теперь начиналась их совместная жизнь, начиналась в раздражении и обидах.
Юбер открыл свою коробку с лакричными пастилками. Эрмантье почувствовал острый запах лакрицы. Он терпеть не мог этого запаха, а еще более — жеста Юбера, когда тот встряхивал на ладони круглую коробку. Разве мужчина может сосать лакричные пастилки? Да и вообще мужчина ли Юбер? Опять где-то у самого горизонта послышался раскат грома.
— Еще не стемнело? — спросил Эрмантье.
Снова последовало молчание. Возможно, прежде чем ответить ему, они обменялись взглядами.
— Пока еще светло, — вежливо сказал Юбер. — Все небо заволокло, но я не думаю, что гроза доберется до нас.
На скатерть что-то шлепнулось, затем послышалось жужжание, которое тут же стихло.
— Вот пакость! — проворчал Юбер.
Его стул скрипнул, ногой он раздавил что-то, хрустнувшее, словно яичная скорлупа.
— Жук-рогач, — заметил Эрмантье, — причем большой.
— Откуда вы знаете? — спросила Кристиана.
— По звуку.
— Любопытно, — удивился Юбер. — Иногда начинает казаться, что вы видите.
Это было сказано весьма любезным, непринужденным тоном, а между тем Эрмантье почудилось, будто он уловил в этих словах некую заднюю мысль, определить которую ему так и не удалось. В конце концов, он мог и ошибиться, как ошибся только что, упрямо пытаясь определить запах, которого, может, и вовсе не было. Он нервничал. Воздух был напоен тяжелыми, чересчур сладкими ароматами, полон какими-то испарениями и скрытыми веяниями. Юберу давно пора бы завести разговор о заводе, о делах. Ужин кончился, этикет соблюден… Неужели они не чувствуют его нетерпения? «Им не нравится моя работа, — подумал он. — Моя новая лампа их не интересует. С таким же успехом они могли бы торговать солдатскими башмаками или сардинами в банках».
— Я не хотел бы вмешиваться в дела, которые меня не касаются, — начал Юбер, — однако ваш брат внушает мне некоторые опасения… Он почти ничего не ест… Превратился, можно сказать, в комок нервов…
— Стало быть, еще один худеет, — проворчал Эрмантье. — Пожалуй, все мы, того и гляди, отправимся на тот свет.
Юбер поставил чашку, может быть, чересчур поспешно.
— Извините, — сказал он, помолчав, — но вам известно, с какой симпатией я отношусь к Максиму… Я буду чрезвычайно огорчен, если с ним что-нибудь случится.
— Что же, например?
— Не знаю… в том-то и дело… Только весь Лион в курсе его… похождений. Не далее как месяц назад, он всюду появлялся с этой… этой…
— Ну и что?.. При чем тут его здоровье?
— Может быть, и ни при чем… Во всяком случае, я на это надеюсь… Одним словом, Максим явно не в своей тарелке. Правда, Кристиана?
— Да, — рассеянно отозвалась Кристиана.
О чем она думала? В этот момент Эрмантье представил себе ее в профиль. Почему в профиль? Она всегда была красива. Похожа на Юнону, только глуповатую. Нос, подбородок — великолепные, а вот лоб — низкий. Женщина обычно производит то или иное впечатление, на ней женятся из тщеславия или из робости, хотя, по сути, это одно и то же. А потом выясняется, что она всего лишь хищный, хотя и робкий зверек, и даже чувственности лишена. Вот что отдалило их друг от друга. Любовь. Эрмантье было не по себе, он вытер лоб, руки.
— Людям рот не заткнешь, — продолжал между тем Юбер. — Вам следует подумать о вашей репутации…
— Плевать мне на людей, — сказал Эрмантье. — Знаете, о чем они толкуют за моей спиной, эти люди? Что я неотесанный дикарь, которому просто-напросто повезло. Что если бы мне не подвернулась жена директора, то я до сих пор прозябал бы в лаборатории в должности какого-нибудь инженеришки. Мало того, люди утверждают, что я непременно сломаю себе шею, потому что возомнил себя крупным дельцом и важным господином. А рабочие, Юбер? Вам угодно знать, о чем они толкуют в своем кругу? Они говорят, что я негодяй и карьерист. Так вот, мой милый друг, я на них…
— Ришар!
— Нет. Я не сержусь. Я только хочу сказать, что Максим имеет полное право развлекаться. От всей души желаю, чтобы он поразвлекся за двоих!
— Довольно, Ришар, — сказала Кристиана. — Что с вами сегодня?
Эрмантье вдруг умолк. А что, если ей вздумается рассказать этому идиоту Юберу историю с кошкой?!
— Погода на вас, верно, действует, вы устали, — заметил Юбер.
— Ничуть я не устал.
— Если хотите, можно отложить на завтра…
— Ни в коем случае. Лучше сейчас. Бумаги при вас?
— Да, если позволите, я пойду принесу.
Юбер тихонько отодвинул стул. Все его жесты размеренны, аккуратны. Даже шагов почти не было слышно.
— У него, обиженный вид, — шепнула Кристиана. — Вы нарочно стараетесь задеть его.
— Как он одет?
— Как он…
— Да.
— На нем черный костюм.
— Понятно! — усмехнулся Эрмантье. — А на вас что, можно узнать?
Голос Кристианы чуть-чуть изменился.
— На мне белое платье с орнаментом внизу.
— С каким орнаментом?
— Что-то греческое.
— Какого цвета?
— Темно-красного.
— Понятно, — с серьезным видом повторил Эрмантье.
Да, их отдалила друг от друга любовь. Как он тогда… Боже! Подумать только, он до сих пор страдает. Бывали моменты, когда он чувствовал себя оскорбленным при одной мысли,
