Надо спешить, она опаздывает к ужину. Вообще-то последнийсет можно было и не играть. Все равно ничего хорошего не вышло. Пэм такойчайник. Пэм и Гордон совсем не могли соперничать с Ширли и – как его?.. –Генри. Генри – а дальше как?..
Размышляя о Генри, Ширли замедлила шаги.
В ее жизни Генри был чем-то новеньким. Совсем не похож наместных молодых людей. Она мысленно их перебрала. Робин, сын викария. Милый,очень преданный, как-то старомодно, по-рыцарски. Собирается учиться дальше вИнституте востоковедения и вообще несколько высоколобый. Затем Питер – ужаскакой молодой и неоперившийся. Ну и Эдвард Вестбери – заметно старше других,работает в банке и чересчур увлечен политикой. Все трое здешние, из Белбери. АГенри прибыл издалека, представился как чей-то племянник, и с ним пришлочувство свободы и раскованности.
Особенно нравилось Ширли последнее слово – оно означало качество,которое ее восхищало.
В Белбери раскованности нет, все тесно связаны между собой.
А еще в Белбери слишком много семейной солидарности. У всехв Белбери есть корни. Все здесь – чьи-нибудь.
Последние слова несколько смущали Ширли, но она подумала,что они хорошо выражают ее мысль.
А Генри определенно не принадлежит никому. Самое большее,чем он может быть, – это чьим-то племянником, да и то его тетка, может быть, неродная, а так, свойственница.
«Нелепо, конечно, – рассуждала Ширли. – Само собой, у Генридолжны быть отец и мать, как у всех, и где-то у него есть дом». Но она решила,что родители его умерли молодыми в неизвестной части света. А может быть, егомать постоянно живет на Ривьере и сменила множество мужей.
«Забавно, – опять сказала себе Ширли. – Про Генри не знаешьсамого основного. Не знаешь даже его фамилии или хотя бы кто его сегодняпривел».
Но она чувствовала, что это характерно для Генри: про негоей ничего не должно быть известно. Так он и должен был появиться – загадочный,непонятного происхождения, – а потом скрыться, и никто так никогда и не узнает,как же его фамилия или хотя бы чей он племянник. Просто красивый молодойчеловек с завлекательной улыбкой, который замечательно играет в теннис.
Ширли понравилась его бесцеремонность; когда Мери Крофтонзадала вопрос: «Как же мы будем играть?» – Генри тут же ответил:
– Я буду играть с Ширли против вас.
Она была уверена, что Генри всегда поступает так, как хочет.
Она его спросила: «Вы к нам надолго?» – и он туманноответил: «О, я пока не задумывался».
Он не предложил встретиться еще раз.
Ширли нахмурилась. Она бы хотела, чтобы предложил.
Она взглянула на часы и прибавила шагу. Она здоровоопаздывает. Не то чтобы Лаура рассердится. Лаура никогда не сердится. Лаура –ангел…
Показался дом. Построенный в раннегеоргианском стиле, он былкрасивым, но казался несколько кособоким – как она понимала, по той причине,что некогда пожар уничтожил одно крыло, и его так и не восстановили.
Невольно Ширли замедлила шаги. Почему-то сегодня ей нехотелось домой. Не захотелось снова оказаться в четырех приветливых стенах, гдесвет вечернего солнца падает на поблекшую ситцевую обивку. Там так тихо имирно; там будет Лаура – с приветливым лицом, с внимательным, оберегающимвзглядом, и Этель, громыхающая тарелками. Теплота, любовь, защита, дом… Это иесть самое ценное в жизни? И все это принадлежит ей, без всяких усилий илижелания с ее стороны, и все это давит…
«Однако как странно я все это представила, – подумала Ширли.– Давит? – На меня? Что, Господи прости, я имела в виду?»
Но она так чувствовала. Давление – постоянное, неослабноедавление. Как рюкзак, который она однажды тащила на пешей прогулке. Сначала егоне замечаешь, но постепенно он дает о себе знать, прижимает, врезается в плечи,наваливается на тебя. Бремя…
– Ну о чем я только думаю! – воскликнула Ширли и побежала краскрытым дверям дома.
В холле было полутемно. Со второго этажа Лаура крикнула вколодец лестничной клетки своим мягким глуховатым голосом:
– Это ты, Ширли?
– Да. Боюсь, я сильно опоздала, Лаура.
– Пустяки. На ужин всего лишь макароны в сухарях, Этельдержит их в духовке.
Из-за поворота лестницы вышла Лаура – хрупкое, изящноесоздание с почти бесцветным лицом и темно-карими, как-то странно посаженнымиглазами, отчего их взгляд казался почему-то трагическим.
Она спустилась и с улыбкой посмотрела на Ширли.
– Повеселилась?
– Да.
– Хорошо играли?
– Неплохо.
– Кто-нибудь новенький на теннисе был? Или все из Белбери?
– В основном из Белбери.
Странно – когда тебя расспрашивают, то не хочется отвечать!Хотя вопросы вполне безобидные. Естественно, Лауре хочется знать, как онаразвлекалась.
Если люди тебя любят, им всегда хочется знать…
А Генри тоже расспрашивают? Она безуспешно пыталась представитьсебе Генри дома. Смешно, но она вообще не видит эту сцену: Генри – и вдругдома! Хотя есть же у него где-то дом!
Смутная картина поплыла перед глазами. Генри заходит вкомнату, а там его мать, платиновая блондинка, она только что вернулась с югаФранции и подкрашивает губы помадой немыслимого цвета. «Хэлло, мама, тыприехала?» «Да. В теннис играл?» – «Да». Ни интереса, ни любопытства.
Лаура с любопытством спросила:
– Ты о чем-то говоришь сама с собой, Ширли? У тебя шевелятсягубы и поднимаются брови.
Ширли засмеялась:
– О, воображаю один разговор.
Лаура вскинула тонкие брови.
– Похоже, приятный?
– О, очень забавный.
Верная Этель высунула голову из столовой:
– Ужин подан.
Ширли воскликнула:
– Мне надо ополоснуться, – и взбежала по лестнице.
После ужина они сидели в гостиной, и Лаура сказала:
– Я сегодня получила проспекты Секретарского Колледжа СвятойКатерины. Я слышала, что он лучший в своем роде. Что ты об этом думаешь, Ширли?
Ширли скорчила гримасу.
