партийная позиция, верность принципам, борьба с привилегиями – все это было напрасным, но это ничему его не научило. Эльфрида была сыта по горло и не могла больше мириться с такими промахами даже во имя идеалов. Лодеманы чувствовали, что в семье что-то пошатнулось.
[(15) «По мнению матери, отец потерял авторитет. Он не только дошел до уровня «Ганди» внешне, но и в отношении своей репутации тоже».]
Она называла его «Ганди»[22], потому что он очень исхудал, и кроме того, считала его фантазером. Роли поменялись: Эльфрида стала главой семьи, взяв все бразды правления в свои руки; он же, напротив, целиком погрузился в бумаги и книги, исписывал целые страницы, зубрил английские слова или изучал свое разветвленное генеалогическое древо, то и дело откладывая в сторону очки и глубоко задумываясь. А Эльфриде Лодеман в те годы было не до чтения, и дело часто доходило до громких ссор, даже когда рядом были дети. Яростно сверкая глазами, Фридрих уходил к себе, к своим бумагам, а Эльфрида быстро остывала. Нет, ее муж вовсе не был плох. Скорее, даже слишком хорош. Далекий от жизни фантазер. Идеалист.
Стоял сентябрьский день 1954 года. Эдит Зенгер плотно позавтракала и отправилась отпереть лавку. Как обычно, на полках стояли ящики с фруктами, витрину ее муж Хайнц протер до блеска. Соседние магазинчики – с одной стороны модистка, с другой – продавщица тканей – были уже открыты, сквозь тонкие стены она слышала голоса женщин. Фрау Нипольт и фройляйн Бойтлер. Втроем они были словно названые сестры: каждая вполне успешна и ни одна не чувствовала себя одинокой. Эдит как-то особенно чувствовала свою защищенность именно в такие моменты, когда еще не было покупателей. Многие могут ей позавидовать, думала она, и эта мысль придавала ей сил, несмотря на мучившую тревогу.
В конце сентября в Вальдеке похолодало. В задней части лавки Эдит Зенгер имелась маленькая комнатка, которую муж хорошо натопил для нее. Здесь она решила вести дневник. Скорее, его можно будет назвать исповедью. Она долго откладывала это, но теперь решительно села за столик.
[(16) «Все пока еще так неясно, так запутанно и перемешано в моей душе, а мне очень хочется порядка и ясности. Я запишу все мои чувства и мысли как можно более искренне и честно и надеюсь обрести в этих записях мир моей душе и силу, которые нужны мне для счастливой жизни с чувством выполненного долга; но пока мне такой жизни достичь не удалось».]
На первый взгляд эта женщина казалась абсолютно счастливой. Тридцать лет, замужем, мать двоих детей, от родителей ей достался магазин овощей и фруктов. Она жила в своем родном Бад-Арользене на севере земли Гессен, маленькие домики этого городка выглядели словно декорации, и их очень любили рисовать книжные иллюстраторы. Город выглядел как мечта пятидесятых. Но ведь понятие «декорация» означает еще и некую подвижную стену, полог, за которым действуют непростые механизмы. Чтобы избавиться от той тяжести, которую она вынуждена была тащить за собой, Эдит Зенгер решилась бесстрашно откинуть этот полог, посмотреть прямо в глаза призракам и дать наконец имена своим ужасам. Только тогда она смогла бы разобраться в себе. Но уже с первых строк она почувствовала, что нечто в ее душе словно противится этому.
[(17) «Что-то угнетает меня и мешает выполнению задуманного».]
Эдит начала издалека. Она описывала себя как бы со стороны, словами человека, смотрящего оценивающе. Болезненно исследовала себя – сантиметр за сантиметром, – внимательно прислушиваясь к биению своего сердца. Она отмечала цвет глаз и оттенки кожи. Ноги показались ей слишком тонкими, а ступни крошечными (35-го размера), шаркающая походка из-за лишнего веса (65 килограммов). Вывод этого исследования был беспощаден и лишен всякого сочувствия к самой себе.
[(18) «Я все время выгляжу страшно бледной. Глаза поблекли и глубоко запали; под глазами темные круги, кожа обвисла и увяла, и из-за плохого питания часто бывает нечистой. Волосы тоже потеряли блеск, они тусклые и ломкие. Тело заплыло жиром, я выгляжу как распустеха. Нет, я совсем себе не нравлюсь, и мне совершенно ясно, что в своем плохом внешнем и внутреннем состоянии я во многом виновата сама».]
От домашнего врача доктора Кенига не укрылось, насколько его пациентка зациклилась на своем самочувствии и все время опасается за состояние своего здоровья. Ночью, после первой записи в своем дневнике, ей приснилось, что у нее болит все тело, она проснулась с отвратительным, почти трупным привкусом во рту. Но бросить дневник она уже не могла, ей необходимо было описать свои страхи. Собственная холодность была неприятна ей самой. Близость с мужем стала просто супружеским долгом, который она исполняла неохотно.
[(19) «Действительно ли я нормальная жена?»]
В конце записи она, не скрывая отвращения к себе, заметила, что смертельно несчастна.
Эдит Зенгер никогда не покидала родной Бад-Арользен, однако ее нельзя было назвать ограниченным человеком. Она ясно выражала и формулировала свои мысли; почерк у нее был беглый и изящный. Она была знакома с основами психологии и могла поговорить, например, о комплексе неполноценности или о неврозах. После написания автопортрета она решила искать в своем детстве причины нынешнего плачевного состояния.
Ее мать играла роль главы семьи в браке без любви. В рождении Эдит родители искали утешения в своем супружеском несчастье; но ни один ребенок не может дать такого утешения. Иногда на нее сыпались нежности, а иногда тумаки.
[(20) «Моя мать часто ни за что проклинала и ругала меня».]
Она описывала себя как ребенка, у которого не было детства. В шестнадцать лет она бросила школу, не выдержав тамошних строгих порядков. Она чувствовала, что и в школе ей тоже плохо.
Потом началась война. Вильгельм Изенберг был пилотом люфтваффе[23] и приехал в отпуск в родной Бад-Арользен. Она давно знала его, в июне 1940 года они обручились. Надежда сменить жизнь в родительском доме на жизнь с любимым человеком окрылила ее. Однажды ночью ей показалось, что кто-то трижды громко повторил его имя. Это случилось как раз тогда – она узнала об этом позже, – когда самолет Вильгельма был сбит в России. Ей тогда было восемнадцать лет, но боль так и не прошла. Она пыталась заглушить ее ничего не значащими любовными связями. Об этом судачили, потому что все знали Эдит как дочь хозяина фруктовой лавки. А она хотела только одного – чтобы под ногами
