удара. Обычное чучело для бокса, сделанное из резиновых оболочек, соответствующих по форме частям тела человека.
Однако что-то с ним было не так.
Мужчины подошли поближе и замерли. Это было еще страшнее изувеченного человека на столе. Весь манекен — его руки, ноги, туловище и голова, словно лоскутное одеяло, были покрыты кусочками кожи, аккуратно сшитой хирургическими нитями. Большие и маленькие клочки кожи обтягивали туловище чучела почти полностью, и лишь изредка между ними открывалась резиновая основа. Бурые пятна и загустевшие подтеки довершали кошмарную картину.
Мужчины попятились. Со всей ужасающей определенностью им стало ясно, что кожа, натянутая на манекен — человеческая.
В этот момент доктор дотронулся до чучела, как бы призывая всех лучше рассмотреть свое творение. Кожаный человек начал раскачиваться из стороны в сторону, шевеля руками. Его движения сопровождались легким шорохом — это шелестела на швах высохшая кожа. В полной тишине показалось, что чудовище что-то зловеще зашептало.
Явившиеся в дом главврача мужчины — хирурги и спасатели, много повидали, благодаря своим профессиям. Но ни разу в жизни они не испытывали такого всеобъемлющего страха. В панике люди покинули подвал, оставив внизу обоих монстров — чудовище, сшитое из человеческой кожи и безумного отца.
— Они просто не узнали тебя, сынок, — спокойно сказал доктор. — Ведь твое тело — само совершенство.
Он нежно погладил «сына» по голове и счастливо рассмеялся. От его прикосновения кожаный человек качнулся, его рука вскинулась вверх и опустилась на плечо доктора, обняв своего создателя.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Алексей Жарков
Кровь любви к Л
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Первым делом я смотрю на бёдра и впадину между ними, на все эти изгибы и формы, которые окружают лобок. Если они меня радуют, что бывает редко, поднимаю глаза на талию, затем выше. Груди должны соблюдать начатую под ними пропорцию. Их правильный объем и положение зависят от всего остального, в первую очередь от лобковой впадины, той самой, с которой я начал.
Затем я смотрю на шею и лицо. Это не значит, что лицо менее важно. Лобок и лицо — это два полюса, как орёл и решка, должны «играть». Чаще всего лицо угнетает симметрия, точнее её отсутствие. Кому не нравится лохматый куст — тот берёт ножницы, большие двуручные, и выравнивает. С лицом так не поступишь. Нельзя выпрямить или удлинить нос, увеличить, уменьшить или передвинуть глаза, придать другую форму скулам или подбородку. Бёдра, голени, лодыжки, пальцы, талия, живот, грудь, спина, плечи, локти, кисти, шея и волосы, даже брови — всё может быть гармоничным и отлично выдерживать общие пропорции тела, но всего одной крохотной горбинки на носу, неуместной и раздражающей, как горошина под принцессой, будет достаточно, чтобы разрушить весь этот идеал.
От Л я не мог оторваться — соотносил одно с другим, заглядывал с разных сторон, с разных ракурсов, и сколько ни пытался, не мог найти ни единого изъяна. Гармония её тела была совершенной. Как у кошки. Вдобавок она была до невозможного грациозна: сидя, лёжа или стоя — всё равно. Первое время я не расставался с фотоаппаратом.
Ходил по дому, как турист в красно-черном ошейнике "Canon". Снимал её везде: за столом, на диване, в кресле, на ковре, на кровати, в душе — везде, где это было возможно. Всегда обнаженной, другой она не бывала.
Я обладал ею по праву хозяина, того, кто кормит и содержит. Она подходила ко мне сама, заигрывала и приставала. Однажды, поглаживая её грудь, когда она сидела у меня на коленях, я не сдержался и вошел в неё. Кажется, она была не совсем готова — я почувствовал слабую вибрацию её маленького и лёгкого тела, она попыталась вырваться, но робко, я удержал, прижал к себе. Жена шла мимо, несла в руках большой глиняный горшок, пересаживала очередной какой-то фикус. Заметив мои движения тазом, она обрадовалась:
— Смотрю вы, наконец, подружились? Тебе в ней не тесно?
Я мотнул головой: «Да нет!» Говорить не хотелось, все мысли… Хотя какие мысли, их почти не осталось… Л — чистое удовольствие, и глазам, и телу.
— Когда закончишь, вынеси мусор, — крикнула жена с кухни, а я не понял — о чём она, и откуда эти звуки, слова утратили смысл. Эх, бытовуха, кислота одинаковых будней, разъедающая любовь… Моя жена — не идеал и проигрывает Л во всём, кроме интеллекта. Оно и понятно, жена — человек, и я люблю её. Правда, после пяти лет, скорее, по привычке.
Мы кормили Л мясом, не всегда, но обычно свежим и сырым. Как она расправлялась с курицей, или с куском свинины, лучше было не смотреть — отвратное зрелище. Рот, подбородок, руки в крови по локоть, рычит и чавкает. Зато сразу после еды — в душ. Мы с женой приучили, по методичке из Интернета. Впрочем, девочки всегда аккуратней. И после туалета тоже душ. Л всегда ходила чистой и свежей. А мой запах её, в отличие от жены, не волновал совсем.
Иногда она царапалась. Мы с женой купили специальные ножницы, чтобы стричь её острые и прочные ноготки, но Л не разрешала — полосовала мне лопатки до мяса, и пока те заживали, я заходил к ней со спины, на краю дивана или кровати, прижимая одной рукой к матрацу, а второй держа за рыжие волосы.
— Ты ей больно не делаешь? — спросила жена, как-то раз оказавшись за нами.
— Нет, — ответил я. — Всё в порядке.
— Почему она хрипит?
Подумаешь! Хрипит, кричит, рычит, стонет… Даже если и обидится — мне всё равно. Я же хозяин, мне можно всё. Проголодается и простит.
— Стой, — попросила жена, я замер, Л облегченно выдохнула, жена зачем-то потрогала мои яйца.
— Что такое? — спросил я.
— Не, ничего, жарь её дальше.
Что она сделала, и зачем — я так и не понял, но мне это понравилось. В голову постучалась свежая идея.
Через пару дней я сказал жене:
— Кажется, Л одной скучно. Давай заведём ей подружку.
— Еще одну девочку? — удивилась жена. — Может, мальчика?
— Кастрировать придется… А то уделает нам всю квартиру.
Жена задумалась, и я продолжил, взяв её за руку:
— А у тебя есть я, разве нет?
— Пожалуй… — согласилась жена.
Так мы завели вторую. Л — рыжая, М — черная, обе неотразимо идеальны. Сравнивая их, я находил М более стройной и женственной, она была немного выше и тоньше, а
