детей. Мальчик и девочка называют его папой. Он бросил пить, увлёкся индуизмом, работает на фабрике дверей. У него всё хорошо, только песен не сочиняет. Да и бог с ними, при чём тут песни? Главное — жизнь удалась.
Веллингтон не держится за людей. Он холоден, самодостаточен, далёк от желания всем нравиться. Покинул его и Юрий Лашков, специалист по трансгенным москитам, завлаб и кандидат биологических наук. Сходство между Артёмом и Юрием исчерпывалось тем, что оба оказались в этом городе случайно. Дальше начинается существенная разница. Юрий прилетел сюда не из авантюризма или тяги к перемене мест. Жена и дети были только поводом, отношения там давно закисли. Без семьи в Новосибирске Юрий обходился превосходно. Без лаборатории — не смог.
Наука и учёные внезапно обесценились. Стране понадобились новые герои. Когда тебе без малого полтинник, выбор невелик: уехать либо сдохнуть. Коллеги собирали чемоданы, выяснилось, что у многих они почти готовы. В разговорах мелькали слова «контракт», «рабочая виза», «Стэнфорд», «Йель», «Гонконг». Жена Юрия, сейсмолог, уловила эти катаклизмы загодя. Получила трёхлетний контракт в Зеландии и отвалила с детьми. Юрий тогда ехать отказался. В Академгородке он был фигура, а там кто? Он ещё подумал: вот и ладушки. И с разводом канители никакой.
Лаборатория закрылась. Юрий месяц пил. Деньги и здоровье были на пределе. «Парашюта» он не заготовил, ни в Стэнфорде, ни в Йеле его не ждали. Пришлось звонить жене.
Юрий был из редкой категории людей — трудоголик и алкоголик одновременно. Тип, с гениальной лаконичностью описанный Некрасовым: «он до смерти работает, до полусмерти пьёт». За год знакомства я наблюдал Юру исключительно в двух состояниях. Либо трезвым и весёлым на работе. Либо вне её — меланхоличным и бухим. В обеих ипостасях он мне нравился.
Прибыв в Веллингтон и кое-как обосновавшись, Юрий направился в университет. Быстро отыскал School of Biological Sciences, побродил по коридорам, заглянул туда-сюда. Вдруг за большим стеклом ему открылась восхитительно знакомая картина. Микроскопы, пробирки, компьютеры, сосредоточенные люди в белых халатах. Будто не летел через полмира. Centre for Biodiscovery значилось на двери. Юрий надавил кнопку, дверь, щёлкнув, отворилась.
— Я бы хотел поговорить с начальником.
Эту фразу и несколько других он заучил до впечатления свободного английского.
— О чём? — спросили его.
— О биологии.
Начальник, его звали Майкл, — очки, интеллигентная бородка — тоже показался Юрию родным. В Академгородке такие попадались через одного. Юрий взволновался и забыл подготовленный спич. Ерунда, он знал, что без работы отсюда не уйдёт.
— Я хочу здесь у вас работать, — сказал он просто, — нет вакансий, и не надо. Я на пособии, меня всё устраивает. Кроме одного: мне надо заниматься своим делом, понимаете? Я готов волонтёром, прибираться, колбы мыть, что угодно, только здесь.
— Я вас понимаю, но… — сказал завлаб.
— Погодите, — Юрий дёрнул молнию на сумке, её заклинило. — Сейчас. Я вам тут принёс… Я в такой лаборатории студентом начинал. В такой же абсолютно! Потом аспирантура, защитился и так далее… Вся карьера, тридцать лет… У меня больше ста публикаций. Вот последние, смотрите.
Он протянул Майклу стопку ксерокопий. Две верхние статьи были на английском, в Nature Biotechnology и Trends in Cell Biology. Майкл шевельнул бровями.
— Хм. А ведь я читал эту статью. Крайне любопытное исследование. Не ожидал, что доведётся вот так увидеть автора.
— Это групповой проект, — скромно ответил Юрий, — под моим руководством.
Наутро он в карьерном смысле помолодел на тридцать лет. Стал младшим научным сотрудником на добровольной основе. Через месяц неофициально консультировал два проекта и трёх аспирантов. Приходил в лабораторию раньше всех, уходил затемно. Денег за работу не получал. Пять дней в неделю был счастлив. Выпивал с умом.
По выходным и праздникам наваливалась мутная шукшинская тоска. Юрий, между прочим, был слегка похож на Шукшина и одновременно на кого-то из его героев. Или на кого-то из героев Чехова — литературностью судьбы, законченностью образа. Юрий старался понять, откуда его тоска. Он запускал стиральную машину, усаживался напротив, подолгу глядел в иллюминатор. Думы медленно вращались в голове, точь-в-точь как грязное бельё. Буксовали на детях. У них всё хорошо, так? Так. Частная школа, успешная мама, богатый папа Винсент. Славный парень, который трахает его, Юрия, жену. Бывшую, бывшую жену. Ладно. Хуже, что сука-лоер детям нравится. Руслан и Маша стесняются отца, вот главное паскудство. Считают его лузером, избегают, особенно дочь.
Юрий подходил к окну, смотрел на мокрый город. Город безучастно смотрел на Юрия. С шестого этажа квартал муниципального жилья выглядел терпимой акварелью. Низкорослые дома, толкаясь крышами, сползали к Brooklyn Road. На парковке матово блестели автомобили. Небо цвета влажной простыни тянулось в океан. За корпусом гостиницы скрывался алкомаркет Mills, где водку и джин отпускали в розлив почти даром. Пора всё менять, — думал Юрий, — и начинать с себя. Пора, мой друг, пора… Он считал деньги, натягивал ветровку и шёл в магазин.
Далее: гости, соседи, рокировки бутылок и пепельниц. Ускользающий смысл разговоров о главном. Телевизор в беззвучном режиме, словно перископ. Квартиру Юрия, незапертую в эти дни, окружало силовое поле. Зайти было легко, особенно с выпивкой. Путь назад оказывался более тернист. Случалось, люди пропадали, иной раз находились, но не те. Под Новый год исчез таинственный маляр, обитавший у Юрия дня четыре. Когда Артём промахивался дверью, супруга знала, где его искать.
По законам беллетристики герои расстаются в тот момент, когда становятся нужны один другому. В самолётном чтиве кто-нибудь поспешно умирает. В бестселлерах для поезда — внезапно уезжает навсегда. С Юрием произошло и то, и это. Я — автор добродушный, персонажей не убиваю, люблю их больше, чем искусственный надрыв. И больше, чем естественный. Выходит, эту часть повествования сочинил не я.
Юрий стал мне дорог. Почему? Формулировка требует усилий. Юрий был визиткой той эпохи, когда ходили в гости без звонка и деньги занимали без отдачи. Живым свидетельством того, что память не обманывает нас. Давным-давно, студентом, я одолжил червонец у знакомого художника. Художник, разумеется, был кос, однако не до абстракционизма. Он знал, что быстро я десятку не верну. Затем мы потерялись, сменили адреса. Шли годы, черта бедности немного отодвинулась. Я отыскал художника, приехал к нему вечером с друзьями, с коньяком. Он не удивился — богемная
