так никогда и не смог преодолеть.
Сдерживая склонности, присущие ей от природы – психически рассудочной и бессердечной, но чувственной, – Агриппина, демонстрируя свою добродетель, представала перед теми, кто ее окружал, с твердым холодным бесстрастным лицом с тонкими губами. Внутри она могла сгорать от неудовлетворенной страсти, нереализованного честолюбия, с трудом скрываемого обожания и преданности маленькому сыну и бессильной ненависти к тем, кто ему угрожал, но внешне была спокойной целомудренной молодой вдовой, ведущей жизнь, до которой не могли дотянуться злые языки.
Так, по крайней мере, можно бы описать характер Агриппины, пытаясь примирить ее положение как столпа благопристойности с ее шокирующей моральной репутацией. Ясно, что внешне она выглядела благочестивой и целомудренной. Тацит пишет, что ее манеры были степенными, холодными и демонстративно добродетельными, и в публичных речах ей приписывали незапятнанную чистоту и строгое высоконравственное поведение. Вместе с тем, как мы видим, она привнесла в императорский двор суровую простоту и преследовала людей, обвиняя их в безнравственности. Но в то же время мы не можем забывать, что она принадлежала к печально известному семейству, была партнершей своего брата-извращенца и кузена-сластолюбца, соблазнительницей и, возможно, убийцей Криспа, любовницей по меньшей мере еще двух мужчин и, в конечном счете, злодейкой. Должно быть, она была страстной, своевольной и в то же время строгой, твердой и подчеркнуто респектабельной. Однако эти противоречия, возможно, станут объяснимыми, если вспомнить, что члены распутных от природы семей с необузданной склонностью к безнравственности и порочности часто становятся самыми нетерпимыми оппонентами этих склонностей в других. Среди женщин нет более строгой пуританки, чем отвергнутая грешница.
В 47 году, когда Нерону было почти десять лет, произошел несчастный случай, вызвавший у его матери одновременно радость и ужас. В честь восьмисотлетия основания Рима в городе проходили традиционные Троянские игры, в ходе которых два отряда всадников, состоявшие из мальчиков благородного происхождения, изображали битву. Игра была опасной, и так часто приводила к серьезным травмам, что после того, как один из мальчиков остался инвалидом на всю жизнь, Августу пришлось ее запретить. Однако позже игру возобновили. В данном конкретном случае один из отрядов, конечно, должен был возглавлять сын императора Британник, которому на тот момент исполнилось шесть лет. Возглавлять второй устроители игры, к большой тревоге Агриппины, выбрали Нерона.
В то время мать часто рассказывала Нерону, как его легендарный предок Юлий Асканий, сын Энея и основатель дома Юлиев, сражался на равнинах Трои. В той имитационной битве рыжеволосый мальчик, гордый своим предком и вдохновленный одобрительными криками огромной толпы зрителей, повел себя очень храбро и решительно. Галопируя по площади и размахивая своим игрушечным мечом, он практически смешал Британника с грязью. По окончании сражения Нерон заслужил бурную овацию, а его кузена практически не замечали.
Клавдий был слишком беззаботным и спокойным, чтобы как-то особенно переживать из-за такого обхождения с его сыном, но Мессалину это взбесило. Учитывая ее все возрастающее безрассудство, которое теперь почти так же часто подталкивало ее к убийству, как к случайному адюльтеру, она, вероятно, предприняла бы еще одну попытку убить Нерона, если бы не внезапно обрушившееся на нее несчастье, о котором будет сказано в следующей главе.
Императору Клавдию, родившемуся в 10 году до н. э., на тот момент исполнилось пятьдесят семь лет, но из-за болезни, которая постепенно парализовывала его, он казался старше своего возраста, в то время как Мессалина была здоровой, страстной и романтичной – если только в постоянных изменах есть какая-нибудь романтика – двадцатитрехлетней женщиной. Она так прославилась своими любовными похождениями, что даже ее печально знаменитая мать Домиция Лепида перестала с ней разговаривать. Однако ее муж либо не знал о них, либо был слишком болен, а скорее всего, слишком глубоко страдал, чтобы возражать. Репутация Мессалины была настолько испорчена, что грязные слухи приписывали ей частое посещение публичных домов с самой дурной славой, поскольку ей не хватало любовников во дворце. Но, учитывая, что эту шаблонную историю рассказывают обо всех известных своим распутством женщинах древности, ее следует воспринимать не столько как факт, сколько как признак того, что существовавшее в общественном сознании преставление о ее нимфомании сформировалось благодаря ее дурному поведению.
Император, который по-прежнему очень любил Мессалину, выглядел жалкой, смехотворной фигурой. Это был высокий, плотный, гладко выбритый человек с седыми волосами, который, «стоя, сидя, но более всего когда он спал, имел величественный благообразный вид, хотя у него дрожали колени и это не давало ему ходить». На его лице застыло озадаченное, удивленное выражение, лоб испещрили морщины, мутноватые голубые глаза наполняла странная печаль, губы дрожали, подбородок был маленьким и слабым. Из-за повреждения нервов голова императора заметно тряслась. При малейшем необычном звуке Клавдий вздрагивал или начинал недоуменно оглядываться по сторонам, словно его что-то беспокоило. Его запинающаяся речь была очень неразборчивой, и его часто не понимали.
Обычно он пребывал в хорошем, добродушном настроении и славился тем, что часто разражался приступами громкого глуповатого смеха. Например, как-то раз, когда Клавдий в серьезном собрании читал одно из своих собственных исторических эссе, лавка не выдержала веса сидевшего на ней толстяка и сломалась. Император разразился приступами смеха, которые возобновлялись снова и снова, стоило лишь ему вспомнить о случившемся. Однако иногда он выходил из себя, и его гнев выглядел отвратительно, поскольку на его губах появлялась пена, глаза безумно вращались, а голова дергалась.
Самой неприятной чертой характера Клавдия было почти неосознанное, но едва ли садистское наслаждение, которое он получал, наблюдая чужую боль, из-за чего во дворце часто видели, как он плетется в тюрьму, чтобы присутствовать при пытках или казни какого-нибудь преступника, а на арене он редко позволял побежденному гладиатору избежать смерти. Ему доставляло большое удовольствие смотреть, как людей отдают на растерзание диким зверям, и когда те, кто обслуживал амфитеатр, делали свою работу небрежно, император немедленно приказывал бросить львам плотника или рабочего сцены, или даже мальчика на побегушках. Так же безжалостен он был, вынося смертные приговоры, и по его приказу были казнены не менее 34 сенаторов и 300 римлян благородного происхождения. Клавдий был так скор на эти приговоры, что потом часто не помнил о них и велел послать за каким-то человеком, забыв, что он уже мертв. Но в остальном он был добрым, тактичным и до смешного человечным. Однажды, когда один из гостей на большом пиршестве украл золотую чашу, из которой он пил, Клавдий наказал его лишь тем, что, приглашая в следующий раз, велел ставить перед ним только посуду из глины. В другой раз, когда один из гостей серьезно
