Слободан довольно кивнул:
– Как тебе?
– Понтов много.
– Да это не моя тачка. Это Мио.
– В прошлый раз у тебя была тачила что надо. Отвертка вместо ключа… Она тебе больше шла, ага.
Машина медленно тронулась, Слободан осторожно нажал на педаль газа. Йохум Ланг вытащил из единственного – заднего – кармана брюк билет на поезд, который получил в тюрьме при освобождении, разорвал его на мелкие кусочки и вышвырнул в окно. Он громко выкрикивал на певучем упсальском диалекте все, что думал о властях и их подарках освободившимся зэкам, пока сильный ветер за стеклом автомобиля играл бумажными обрывками. У Слободана зазвонил мобильный, он ответил и поехал быстрее. Позади осталась решетка ворот и высокая серая стена. Метров через двести их накрыл дождь, дворники заработали сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее…
– Я за тобой не сам поехал. Мио попросил.
– Приказал.
– Он хочет с тобой встретиться как можно быстрее.
Йохум Ланг был здоровяком. Широкие плечи, прямая шея, шрам от левого уха до рта – памятка от одного бедняги, который пытался защититься опасной бритвой. Йохум занимал собой треть автомобиля. Он много жестикулировал, разрубая воздух перед собой резкими движениями. Так что теперь, когда он возбужден, места ему надо еще больше.
– Так! Хрен я на себя еще чего возьму! Мне новая ходка без надобности.
Они проехали по однополосной дорожке, которая вела от учреждения, и выехали на широкую трассу. Там они угодили в пробку – народ двигался на работу.
– Ты сел. Но мы же позаботились о твоей семье, разве не так?
Слободан Драгович обернулся к Йохуму и улыбнулся ему, показав испорченные зубы. У него снова зазвонил мобильный. Йохум ничего не сказал. Он уставился на дворники, которые слизывали капли дождя от центра к краям ветрового стекла. Он знал, что Слободан прав. Ходка была с конфискацией, да еще этот чертов свидетель, вместо того чтоб защелкнуть пасть, все гнал и гнал, и операм, и на суде… Йохум проводил взглядом капли, которые падали на стекло, он подумал, что все знал заранее, что shit happens, что Мио поэтому всегда где-то поблизости, как будто следит за ним – чужими ушами и глазами. И он чувствовал это каждое утро, когда, еще не совсем проснувшись, сидел и осматривал свою камеру. Позаботились, это уж точно.
Новый сверкающий автомобиль ехал все быстрее, просачивался сквозь пригород. А тот начинал уже скучать по своим жителям, которые отправлялись сегодня утром на работу в большой город, в Стокгольм.
Комната для допросов находилась на первом этаже, как раз под камерами предварительного заключения.
И совсем не походила на комнату.
Загаженные стены, которые когда-то были, видимо, белыми. Где-то вдалеке – зарешеченное окно. В центре – сосновый стол, похожий на кухонный и сильно обшарпанный. Вокруг него четыре примитивных стула из какого-то другого дерева, какие стоят в любой школьной столовой.
Допрос ведет Свен Сундквист (далее «Доп.»): Я хочу, чтоб ты больше не вскакивал, а сидел смирно.
Допрашиваемый Ольдеус Хильдинг (далее О.Х.): Да хрена ль вы невиновных-то хватаете?
Доп.: Амфетамин, смешанный со стиральным порошком, – это ты называешь «невиновный»?
О. Х.: Знать ничего не знаю.
Доп.: Ты продал дозы. И пока у нас три человека с разорванными венами. Пока. Они все назвали твое имя.
О. Х.: Да хрен ли ты болтаешь?
Доп.: У тебя нашли дозы.
О. Х.: Да это не мои!
Доп.: Мы отправили в Государственную экспертно-криминалистическую лабораторию пакетики с белым порошком, которые обнаружили у тебя при аресте. Шесть штук.
О. Х.: Да не мое это, елки зеленые!
Доп.: Двадцать процентов амфетамина. Двадцать два процента кофеина. Пятьдесят восемь процентов стирального порошка. Признайся, Ольдеус.
Эверт Гренс открыл дверь и зашел внутрь. Он не торопясь прошел от своего кабинета мимо восьми закрытых комнат, чтобы прийти сюда, и сделал это неосознанно. Свен читал ему вслух, и в его голове смешались все эти «обвинения в нанесении телесных повреждений» с тем, как патрульный автомобиль резко остановился, как он держал ее в своих объятиях, пока санитар «скорой помощи» не погрузил ее на носилки и не увез прочь.
Он прислушался к голосу Свена, попытался, щурясь на жесткий свет, льющийся с потолка, сосредоточиться на том, что он говорит, потом – на худом лице человека, сидевшего напротив Свена. Тот беспокойно ковырялся в ране в носу, и капли крови стекали у него с подбородка.
Доп.: Девять двадцать две, к допросу присоединяется комиссар Эверт Гренс.
О. Х.: (неразборчиво).
Доп.: Что ты сказал, Хильдинг?
О. Х.: Я говорю, что не моя это хрень.
Доп.: Хильдинг, послушай. Мы знаем, что ты толкал дозы на плешке.
О. Х.: Ни хрена вы не знаете.
Доп.: Мы там тебя взяли. С пакетиками. Стиральный порошок.
О. Х.: Да блин, не мое это! Мне чувак дал, когда я там терся. Сволочь. Сунул дурь и пошел. Я его щипану, когда выйду отсюда.
Эверт Гренс (Э. Г.): А ты никогда отсюда не выйдешь.
О. Х.: Да ты гонишь, легаш!
Доп.: Слишком много на тебе висит, приятель. И ведь еще один пострадавший с разорванными венами – и ты потянешь на попытку убийства. Преднамеренного. Это от полугода до восьми лет.
Ломка была близко. Он еще ел, но мало что задерживалось в его исхудавшем теле. Его рвало на части. Они смотрели. Он вскочил, сделал круг по комнате, выбросил руку вперед, потом так же резко прижал ее к груди, пробежал еще несколько шагов, остановился, пробормотал что-то с отсутствующим видом, помотал головой. Его зашатало. Эверт взглянул на Свена. Они такое видали и раньше. Теперь он мог сесть напротив них и выложить все, что они хотели услышать. А мог и наоборот – упасть на грязный пол без сознания.
Э. Г.: От полугода до восьми. М-да. Но мы сегодня черт знает какие добрые. Так что эти конфискованные у тебя пакетики с дозами могут внезапно и совершенно бесследно исчезнуть, а?
О. Х.: Исчезнуть? Какого хрена?
Э. Г.: Да нас тут кое-кто интересует. Парень, которого зовут Ланг. Йохум Ланг. Ты с ним знаком.
О. Х.: Никогда про такого не слышал.
Лицо Хильдинга говорило само за себя. Он корчил гримасы, закатывал глаза, вертел головой. Он ковырялся в своей язве. Он был испуган. Имя Йохума как будто прилипло к нему, и он хотел его с себя сбросить. Но только он начал протестовать, как в дверь постучали. В комнату вошла их коллега, женщина, Гренс забыл ее имя, но помнил, что летом она была заместителем кого-то из полицейского начальства по Стокгольму. Говорила на сконском диалекте.
– Извините. Комиссар Гренс, я думаю, что это важно.
