Свен, насколько он сам помнил, допрашивал Йохума Ланга много раз. Он использовал обычную технику допроса, описанную в учебнике, но безуспешно. Однажды он подобрался совсем близко к тому, чтобы завоевать его доверие, потому что удачно дал ему понять, что какое бы дерьмо тот ни выливал из себя, Свен Сундквист будет слушать и слушать. Ланг вроде сначала повелся, но потом, в самый решительный момент, пошел на попятный: только продолжал стрелять сигареты да глядеть в окно, а после и вовсе ушел в отказ. Так ни в чем и не признался.
Свен повернулся к шефу:
– Эверт. Всю эту груду бумаг, что ты тут раскидал… я ведь могу продолжить чтение. Сколько угодно.
– Все, хватит.
– Злоупотребление служебным положением… Двадцать раз подозревался в том же самом…
– Хватит, я сказал!
– Попался только три раза. Ничего особенного. Первый… во, как раз нанесение легких телесных повреждений…
– Заткнись!
Свен Сундквист наклонился вперед, он не узнавал лицо кричащего на него человека. Так уж вышло, что раньше Эверт кричал на кого угодно, но не на него.
Эверт повернулся к Свену спиной, подошел к магнитофону и засунул ту же кассету в его дряхлое чрево. Выкрутил звук на максимум, чтобы заглушить чтение.
Сохранятся лишь тонкие ломтики этих снимков,
И твои молитвы ничем тебе не помогут.
Никогда уж я не встречу тебя улыбкой,
Тонкие ломтики – вот все, что у нас осталось.
Гренс слушал, этот голос приглушал его ярость. «Я больше не решусь на такое», – подумал он. Наверное, вот сейчас, в эту самую минуту, все должно наконец закончиться. Йохум Ланг – вот оно, его ремесло. Тридцать три года! Из-за таких, как он, Гренсу пришлось послать к черту все, чем он мог бы дорожить, пришлось затаив дыхание ждать каждого заседания суда… И раз уж не привелось справиться с подонком тогда, то теперь пришло время положить этому конец. Вернуться домой. Попробовать жить. Мысли встали на привычные рельсы, за последний год он к ним привык – как ни прогонял их, они возвращались все быстрее. И чаще.
Свен сел напротив него, подпер лоб рукой, пропустив пальцы сквозь светлую челку.
– Слушай…
Эверт прервал его жестом:
– Ш-ш…
Еще несколько минут.
И ты не поверишь, что я тоскую,
А мне бы лишь тонкие ломтики твоих снимков…
Свен ждал. Сив замолкла. Эверт посмотрел на него.
– Что?
– Да вот не знаю… Просто мыслишка одна. Тюрьма Аспсос. Я тут вспомнил про этого Хильдинга Ольдеуса. Барыга-героинщик, которого я сейчас иду допрашивать.
Он посмотрел на Эверта. Тот согласно кивнул – он знал, кто такой Хильдинг Ольдеус. Свен продолжил:
– Мы же знаем, что они с Лангом сидели вместе. И даже закорешились, если только с такими, как Йохум Ланг, можно вообще закорешиться. Хильдинг угостил его суслом,[5]ну и подольстился таким образом.
– Хильдинг ему – сусло, а Ланг его крышует?
– Точно так.
– Ну и что у тебя за мыслишка?
– А вот это я тебе расскажу после допроса насчет стирального порошка. Тогда и поговорим про Ланга. Хильдинг же наверняка захочет, чтобы мы ему помогли.
Музыка смолкла. Эверт позабыл о Сив. Он снова посмотрел вокруг. Кабинет был небольшой и ни разу не личный. Кроме магнитофона, ничто не указывало не только на то, чей это кабинет, но и на то, к какому ведомству он относится. Так – обычный кабинет, светлая мебель из березы. Такой мог с одинаковым успехом находиться и в Налоговом управлении на Готской улице, и в страховой кассе на улице Густавовой горы. А ведь он здесь проводил куда больше времени, чем даже у себя дома. Он приходил на рассвете, уходил позже всех, часто спал у окна, на этом вот диванчике, который был гораздо меньше, чем требовалось его гигантскому телу. И между прочим, спалось ему здесь не в пример лучше, чем в собственной квартире на кровати. Он проводил тут долгие бессонные ночи – невыносимые часы, когда он метался по темному кабинету, не находя покоя. Он сам не знал почему. Просто в какой-то момент одна проведенная здесь ночь могла растянуться на недели, когда он вообще не появлялся дома.
– Ольдеус и Ланг. Вряд ли. Уж больно разные: два мира – два детства. Ольдеус – мелочь, обычный торчок, ему больше ничего и не надо. Ланг – уголовник, не какой-то там мелкий нарушитель, в Аспсосе все углы пометил. Ничего у них общего нет. По крайней мере, на первый взгляд.
Свен поменял позу, откинулся на стуле для посетителей. Вздохнул. Внезапно как-то осунулся.
Эверт задержал на нем взгляд.
Он узнал это выражение лица. С таким идут сдаваться.
Он подумал про Ольдеуса, про то, как устаешь, возясь с мелким торчком, вечно ковыряющим язву в носу. «Идиотов так много, – сказал он про себя, – а жизнь так коротка».
– Пошло оно все. Будь по-твоему. Одним психом больше, одним меньше – какая разница? Возьмем его в разработку по Лангу.
Автомобиль, который медленно подруливал к воротам, сиял новизной. Такие, стоит открыть дверцу, исторгают запах кожи и новеньких приборов.
Йохум Ланг увидел его сквозь решетку, еще когда проходил мимо главной вахты в тюремный двор. Он ни с кем не разговаривал, никого ни о чем не просил, но сразу же понял, что автомобиль приехал за ним. Это как бы само собой разумелось.
Он коротко кивнул человеку за рулем, и тот так же коротко кивнул в ответ.
Мотор работал на холостом ходу, пока Ланг, выставив средний палец в сторону камеры слежения, мочился на серый бетон. Нет ничего преступного в том, чтобы исполнить ритуал освобождения. Машина ждала, пока он закончит отливать. Ему было в лом снова показывать средний палец, поэтому он просто приспустил штаны и выставил в медленно закрывающиеся ворота свой голый зад. Он знал, что это бессмысленно и выглядит по-детски, но он на свободе и ему срочно надо убедиться, что ни одна сволочь больше его не унизит. Что теперь он будет унижать, а он ждал этого два года и четыре месяца, ждал, чтобы кончилась вся эта байда. И он хотел, чтоб она закончилась вот так – моча на стене и задница, повернутая к главной вахте.
Он подошел к машине, открыл дверцу, влез в салон и уселся на пассажирское сиденье.
Они оценивающе рассматривали друг друга. Присматривались, сами не зная почему.
Слободан постарел. Ему было не больше тридцати пяти, но длинные волосы на висках уже успели поседеть, а вокруг глаз появились новые морщинки. Он отпустил тонкие усики, и они тоже были тронуты сединой.
После минутного молчания Йохум постучал рукой по ветровому стеклу:
– А ты, я смотрю, приподнялся.
