на тесты, по несколько раз в день делала, докладывала:
– Вторая полоска все ярче!
Дима браво отвечал:
– Ну, прекрасно!
Хотя с каждым днем перспективы представлялись все менее радужными. Хлопот прибавится несомненно. Да и Надька как-то очень быстро обращалась из заботливой подруги в царственную особу. Никакого тебе больше кофе в спальню: сама валялась, просила, чтобы чаю принес. Сапожок подставляла: молнию ей, видите ли, сложно расстегнуть. Мучила его разговорами, что гостевую комнату надо будет переделать в детскую, а ей теперь обои клеить нельзя – беременным руки поднимать нежелательно.
Митрофанова прежде посмеивалась над котиками и прочим няшным, но нынче вдруг обратилась в преданную почитательницу его «Несерьезных новостей». А самому Диме рубрика, наоборот, поперек горла. Даже подумать страшно, что праздники кончатся и опять придется писать бесконечные милые истории.
Он снова и снова (втайне, конечно, от Надьки) перечитывал материалы по делу Павла Климентьева. Мониторил, как продвигается расследование убийства Рыжкиной. Вытащил из архива собственный (еще семилетней давности) текст по похожему делу.
Насколько легко получалось быть отстраненным тогда – и как сложно теперь, когда его любимая женщина тоже ждет ребенка!
Никак не мог отделаться от мысли о нехорошем предзнаменовании.
Но в расследование влезть чертовски хотелось.
Дима создал в компьютере новую папку, защитил от случайного Надюшкиного взгляда паролем и начал набрасывать план действий.
* * *
Демьян Степанович по Машке скучал. Вроде чепуховая девка, склочная, и с Юрой плохо жили, но к нему нормально относилась. Хотя старику-инсультнику ничего хорошего от жизни ждать не приходится. Сколько случаев, когда невестки инвалидов гнобят, в дома престарелых спихивают.
А у них наоборот. Юра, сын родной, не обижал, но и только. «Привет, батя. Фу, сколько насрал. Хавать будешь?» Никогда не спросит: «Как настроение у тебя?» О том, что у отца парализованного есть иные потребности, кроме базовых, даже в голову не приходило. Телевизор в комнату поставил, сетку от комаров на окно приспособил – вот и вся забота.
А Машка ему – и мазь от пролежней дорогущую. И вентилятор, когда Москву жара накрыла. И даже специальные очки-наушники заказала в Китае. Только она и подумала: в ящик круглыми днями пялиться – совсем с ума спятить, а читать тоже тяжело. Притащила подарок, улыбается, щебечет: «Вот, дядь Демьян, держи. Сможешь и дремать, и всякий ютуб слушать или музончик».
– Что ты возишься со мной? – прослезился тогда старик.
Она простодушно ответила:
– Да потому, что вы на Юрку похожи! Только умнее и водки не пьете!
Сын у Демьяна Степановича – чего перед собой лукавить – получился не слишком удачный. Воспитывал вроде как положено, но все равно парень лет с пятнадцати дурить начал. Попивал, дрался, мотоциклы угонял, мелочовку из магазинов таскал, в полиции на учете. А в восемнадцать присел за грабеж.
Больше всего отец опасался: пропитается тюремной романтикой и окончательно по наклонной покатится. Но Юра вышел с настроем правильным: «Баста. Больше никакого криминала. И так тебя, батя, до инсульта довел». Устроился на автобазу разнорабочим, вечерами грузчиком калымил. Денег в обрез, но Демьян Степанович не уставал повторять: «Заработанный ломоть лучше краденого каравая».
Юра вроде сам теперь понимал: не стоят шальные деньги многих лет за решеткой. Но от размеренной жизни скучал – слишком неугомонный характер. Вот и начал попивать, чтоб тоску развеять. Да не так, как в юности: когда налакался, а на утро на спиртное смотреть тошно. Нет, теперь Юра употреблял вдумчиво, подолгу. Неделями. Настоящие запои – и капельницы ставить приходилось, и учет в наркологии маячил. Ни Машка, ни даже ее беременность от дурной привычки сына не избавили.
Она и сама заглянуть в бутылку любила. Когда переехала к ним, вместе пьянствовали. Но едва забеременела, молодчинка, с водкой завязала. Строго. Юра один продолжал квасить. И очень часто бывало: сын в кухне над бутылкой угасает, а Машка в комнате у будущего свекра сидит. Вместе в телевизор глядели или искали в Интернете всякие упражнения, чтоб хоть немного ему подвижность вернуть.
Сын инсульт у отца воспринял как приговор: все, мол, батя, теперь до конца жизни инвалид. А Машка – нет, та другая. Постоянно примеры выискивала, как совсем безнадежные – и встают, и вообще к полноценной жизни возвращаются. Причем не только байками тешила. Всякие средства, и официальные, и народные, ему таскала, предлагала опробовать. Демьян Степанович честно принимал как заграничные лекарства, так и настойку из меда с алоэ.
Подвижность, правда, пока не возвращалась, но Машка уверенно говорила:
– Все будет, дядь Демьян. Потерпи.
Старик удивлялся: с Юрой почти всегда общалась визгливо, недовольно, а с ним – даже тон другой.
Когда Машу убили, Демьян Степанович чуть сам богу душу не отдал. Каждый день «Скорая» приезжала. В том, что не сын душегубство устроил, даже не сомневался. Характер у Юры, конечно, взрывной, но беременную убивать – так он его не воспитывал. Да и видел: сын места себе не находит, весь Новый год бегал по парку, к теще несостоявшейся гонял, заявление пытался подать. Менты потом сказали: следы заметал. Чушь собачья! Он-то видел Юрочкино потерянное лицо, когда тот безнадежно пролистывал Машкину телефонную книжку, звонил по всем номерам.
Но когда-то сам пугал сына пословицей: «В котором судне деготь побывает, из того запах не выведешь». Вот и у полиции правило: «Раз судим – значит, всегда преступник». Плюс соседи подлые подкузьмили. Радостно докладывали: «Жили плохо! Ругались! И прибить он ее грозился!»
Прямо первого января в квартире сделали обыск, Юру увезли на допрос. И больше он не вернулся.
К Демьяну Степановичу явилась комиссия – осматривали жилищные условия, уговаривали в дом престарелых съехать. Старик решительно отказался. Тогда назначили от собеса мерзкую тетку (приходила раз в день, с брезгливым лицом меняла судно, приносила продукты). Однажды позвонил Юрин адвокат (тоже государственный). Заверял: они борются, сына скоро отпустят. Но говорил неуверенно, блеял, мекал, и Демьян Степанович понял: дела плохи.
Попросил, впрочем, сыну передать, что верит в его невиновность. Ну, и личную просьбу: чтоб в богадельню не сдавали.
Юра вытребовал себе телефонный звонок, пообещал: сделает все, что сможет. Хотя какие у него там возможности, в тюрьме-то? Вот Машка – та бы точно что-нибудь придумала.
* * *
Старика-извращенца, пристававшего к молодой матери Полине Порошиной, вычислили к вечеру третьего января.
Оказался им Георгий Швырев. Проживал неподалеку от Олонецкого парка.
Персонаж оказался прелюбопытный. Шестьдесят семь лет, пенсионер. Успешный риелтор. В бизнесе с начала лихих девяностых, когда жилье можно было за несколько тысяч долларов купить. Георгий активно крутился, расселял коммуналки, выкупал
