миг спустя это юное, стройное, грациозное тело, увенчанное огненной шевелюрой, казалось ему телом феи. «Или колдуньи», — подумал он в тот миг, когда она снова успела занять свободный стул.
Давненько же его не чаровали юные женщины… Сколько лет Эйфель так истово работал, так безжалостно подгонял себя? И теперь ему казалось, что он на краткий миг, пока длится этот праздник, вновь обрел свою беспечную молодость — ту самую молодость, которую украли у него годы учебы. Но разве можно сравнить ночные гулянки в обществе Рестака с неземной чистотой нынешнего празднества?! Внезапно Адриенна стала несравненной, несравнимой. Ни с кем. Единственной в мире.
Когда группа играющих почти растаяла и им пришлось бороться за последний стул, Гюстава вдруг одолела робость, и он помедлил, чтобы уступить победу Адриенне.
— Нет, Гюстав, мы с вами ex aequo[23]. Вы останетесь…
Ну вот, она снова обращается к нему на «вы». Значит, конец мечте?
Инженер покорно отступил на три шага и поклонился, словно танцор, благодарящий даму за подаренный вальс. На какое-то мгновение их взгляды встретились, слились, — казалось, она умоляет его не отдаляться, — но ее тут же увлек буйный вихрь игры. И все же ее смех стал еще звонче, лицо — еще прекраснее, а силуэт — еще светозарнее.
Инфернальный танец Оффенбаха продолжал звучать, а Гюстав подошел к буфету, где нос к носу столкнулся с Бурже. Тот жадно поедал лимонный торт, пачкая кремом губы; теперь он узнал инженера:
— Ах, это вы, Эйфель!
— Великолепный праздник.
— Рад вас видеть. Ну-с, как дела? Надеюсь, вам сегодня никого не пришлось вытаскивать из воды?
Ох уж этот юмор богачей!
— По воскресеньям я только рыбу ловлю, — ответил Гюстав, подцепив кусок торта метким жестом рыболова, подсекающего добычу.
Бурже рассеянно усмехнулся и отошел, пробормотав напоследок:
— Ну-ну, развлекайтесь, юноша. Пользуйтесь случаем.
«Потому как долго вам развлекаться не суждено», — мысленно закончил Эйфель, глядя на грузную фигуру хозяина, уходящего к «взрослым» гостям, для которых отвели другую часть лужайки. Тут и госпожа Бурже узнала молодого инженера и, не спуская с него глаз, что-то шепнула мужу на ухо. Наверно, спросила: «Разве ты его приглашал?»
Ее супруг пожал плечами и что-то ответил, скорее всего: «Даже и не думал. Это очередная прихоть Адриенны…»
— Ванильное, фисташковое или шоколадное? — спросила Адриенна, протянув Гюставу три рожка с мороженым; мелкие кудряшки на ее лбу, взмокшие от пота, сейчас были просто очаровательны.
— Нет, спасибо, — ответил он и снова смущённо съёжился.
— Разве вы не любите мороженое?
— Не очень…
Бросив быстрый взгляд на толпу гостей и едва удержавшись от хохота, Адриенна швырнула все три рожка в ведерко со льдом для шампанского. Потом взяла Гюстава под руку.
— Мужчина, который не любит мороженое… Ох, до чего же вы серьезны!
— А вам это не нравится?
Гюстав было остановился, но Адриенна еще крепче прижала к себе его руку.
— По-моему, вы меня боитесь.
Эйфель заставил себя улыбнуться, но при этом невольно окинул взглядом окружающих. Что-то подсказывало молодому инженеру, что ему здесь не место: это не его мир, не его жизнь. Но на очаровательном лице Адриенны застыл вопрос.
— Нет, не боюсь, — наконец ответил он, стараясь шагать в ногу с девушкой. — Вы же знаете, я хорошо плаваю.
Адриенна расхохоталась. Теперь она снова походила на фею.
— Давайте пройдемся еще немного, здесь так жарко.
ГЛАВА 11
Париж, 1886
Антуан де Рестак вздрагивает, потом чихает. Эхо улетает вдаль и теряется где-то между деревьями парка. Вот уж неподходящий момент для простуды! Он уже целых двадцать минут вышагивает взад-вперед у подъезда министерства торговли. Ему пришлось буквально рыть землю носом, нажать на все закулисные рычаги политического Парижа, чтобы раздобыть приглашение на этот ужин. И всё ради того, чтобы выполнить обещание, данное старому другу в пьяном виде, после трех литров пива. Нет, не нужно хранить верность своей юности!
В сумерках перед ним появляется тень во фраке и цилиндре. Антуан узнаёт Гюстава.
— Слава богу, наконец-то!
— Прости, дружище, дети никак не желали укладываться спать…
Извинение раздражает Рестака, но он так рад приходу старого товарища, что не стал его бранить.
— Ну и задал же ты мне страху, старина! Министр уже спустился из своих апартаментов и ждет там вместе с начальником кабинета. Его присутствие — хороший признак для нас. Очень хороший!
Гюстав неловко поднимается по ступеням и горячо пожимает руку друга.
— Ох и налакались же мы в тот вечер!
— И не говори! — хихикает Рестак. — Как ты, не мандражируешь?
— Я никогда не мандражирую. А ты?
Лицо Антуана радостно вспыхивает:
— Это мой самый любимый момент — тот, который предшествует схватке.
— Тогда вперед! — провозглашает Гюстав и, обогнав друга, входит первым в вестибюль министерства.
Просторная гостиная выглядит особенно уютной при свете одной-единственной свечи, а жаркий огонь в камине бросает на мягкие кресла и диваны теплые янтарные отблески.
Завидев гостей, Эдуард Локруа идет им навстречу. Он — воплощенная любезность, под седыми усами играет радушная улыбка. Он кладет широкие ладони на плечи гостя.
— Эйфель! Наконец-то мне удалось познакомиться с вами!
— Господин министр, — отвечает Гюстав слегка чопорно: он не ожидал столь непринужденного приема. А Локруа, приобняв его, продолжает интимным тоном:
— Военный министр вчера хвалил мне ваши разборные мосты. Они просто незаменимы в Индокитае, вам это известно?
Гюстав собрался было ответить, но министр уже ослабил хватку и устремился к новому гостю, вошедшему в комнату. И опять светские любезности…
Рестак наблюдал за этой сценой, иронически сощурившись.
— Добро пожаловать в круг избранных, — шепнул он другу, беря его под руку. — Пошли, я познакомлю тебя с остальными гостями.
Эйфель пытается запомнить имена всех этих господ в одинаковых однотонных костюмах, с одинаково подстриженными бородками, щеголяющих одинаковыми наградами и сопровождаемых одинаковыми супругами, высокомерными и слишком ярко накрашенными. Делать нечего, приходится играть в эти игры, и Гюстав давно уже овладел таким умением. Когда начальник кабинета Локруа, Шарль Берар, восклицает: «О, это тот самый волшебник, повелитель железа!», он только почтительно склоняет голову.
В этот момент Гюстав ловит свое отражение в большом зеркале и констатирует, что выглядит точно так же, как остальные гости: такая же осанка, такая же бородка. Тогда зачем отмежевываться от других, если всё на свете подчинено закону мимикрии? Старея, человек неизбежно предает свою молодость…
— А теперь познакомься с моей женой…
Эйфель так поглощен своим отражением в зеркале, что даже не поворачивает головы. В зеркале рядом с ним появляется силуэт. Фантом. Но почему именно нынче вечером? Почему именно сейчас?
