class="p1">— Адольф.
— Как, вы тоже Адольф? Надо же, похоже, сегодня все здесь сплошные Адольфы…
Эта сцена грозит обернуться театром абсурда. Наконец Эйфель понимает, в чем дело.
— Вот этот новенький? — восклицает он, разглядывая Адольфа Саля. — Ты хочешь выйти за новенького? Но… но зачем?
Этот вопрос, заданный с таким искренним, детским недоумением, повергает всех в растерянное молчание. Наконец Клер отвечает — тем ласковым, материнским тоном, который неизменно укрощает ее отца:
— Папа, если бы я тебе сказала, что влюблена в кого-то, ты наверняка нанял бы его на работу, чтобы испытать, верно?
— Ну разумеется! — поддакивает Компаньон.
— Так вот, как видишь, мы просто выиграли время. Адольф работает у тебя уже семь месяцев…
Эйфель растерян донельзя:
— Да ты просто чертовка!
При этих словах Адольф не может сдержать усмешки, и Эйфель хлопает его по плечу с такой силой, что тот едва не роняет поднос.
— Вы женитесь на дьяволице, молодой человек, берегитесь же!
После короткой паузы все от души расхохотались. Но кто же он — этот Адольф? Откуда взялся? Чем занимаются его родители? И главное, будет ли он хорошим мужем? У Эйфеля впереди достаточно времени, чтобы узнать получше своего будущего зятя. Ибо когда Клер действительно чего-то хочет, приходится уступить: в этом она истинная дочь своего отца. Инженер спрашивает, хлопнув в ладоши:
— А ну-ка, новичок… зятюшка… или как вас величать, вы знаете, где у нас тут коньяк?
— Да, патрон.
— Вы слышите, он меня зовет патроном! Ладно, сходите за бутылкой и не забудьте три рюмки, надо же спрыснуть такое событие, верно?
Клер бросается к отцу, изо всех сил обнимает его и чмокает в щеки, как маленькая девочка.
— Ох, она меня задушит! Ну, вы меня сегодня замучили! А мне к завтрашнему вечеру нужно выглядеть прилично.
И Гюстав, глядя на дочь повлажневшими глазами, твердит, как считалочку:
— Мадам Саль… Клер Саль… Ну что за дурацкая фамилия…
ГЛАВА 10
Бордо, 1859
Гюстав не сразу разыскал оранжерею. Она была в другом конце парка, за огородом, на опушке рощицы, такой густой, что казалась дремучим лесом. Около полусотни молодых людей смеялись, танцевали, уединялись, чтобы посекретничать, осушали бокалы с шампанским, расхватывали маленькие пирожные с подносов, которые приносили слуги. И все это под звуки пианино, которое установили в центре лужайки. Видно было, что гости веселятся уже давно, и Гюстав пожалел, что явился с опозданием.
— Эйфель! — фамильярно воскликнула Адриенна и бросилась к нему, не успев отдышаться после танца.
Несколько гостей обернулись, удивленно глядя на незнакомое лицо, но тут же вернулись к своим разговорам.
А девушка, схватив на бегу бокал с подноса, протянула его Гюставу.
— Я надеялась, что вы придете пораньше, господин инженер.
Эйфель поморщился. Ему были неведомы правила этого нового мира. Но Адриенна, заметив его смущение, успокоила:
— Я пошутила, Гюстав. Это обычный семейный праздник, здесь все свободны.
— Лично я свободен только работать, — ответил он, раздражаясь от собственной скованности. — Перед тем как идти сюда, я заглянул на стройку.
Адриенна была искренне удивлена.
— Работать? В воскресенье?
— Там наверняка был еще один утопленник, требующий немедленного спасения, — произнес рядом чей-то голос.
Гюстав узнал Эдмона, которому, видимо, очень хотелось взять над ним реванш. И ему это явно удалось, так как Адриенна расхохоталась и решительно взяла под руки обоих.
— Эдмон, сегодня я объявляю всеобщее перемирие! — сказала она, подводя их к роскошному буфету. Эйфелю редко приходилось видеть такое обилие лакомств, к которым никто из гостей не притрагивался, словно все они были красивой, но несъедобной декорацией.
Неподалеку, на лужайке, Бурже беседовал с какой-то пожилой парой. Отвлекшись на минуту, богач заметил инженера, прищурился, стараясь определить, он ли это, но, так и не поняв, пожал плечами и продолжал разговор.
Гюстава вполне устраивала короткая память хозяина — он пришел сюда лишь ради Адриенны.
Внезапно музыка смолкла. Все замерли. И когда пианист с бешеной энергией заиграл галоп «Орфей в аду»[21], праздник превратился в подлинный шабаш. Адриенна схватила Эйфеля за рукав и так дернула, что он едва не облился шампанским.
— Ну, иди же!
Это фамильярное «ты» воспламенило его.
Десятка полтора молодых людей забегали вокруг пустых стульев. И Гюстав вспомнил эту игру своего детства — она называлась «музыкальные стулья». Он даже представить себе не мог, что взрослые люди могут предаваться таким забавам! Не спуская глаз с Адриенны, он вошел в круг; они почти касались друг друга.
Когда музыка оборвалась, все кинулись к стульям. Гюстав оказался рядом с Адриенной, которая хохотала взахлеб. Только одному юноше не хватило стула, и он стоял посреди лужайки с убитым видом, неловкий и нелепый.
— Проиграл! — закричала Адриенна. Убрали еще один стул.
Сколько времени продолжалась эта игра? Гюстав не смотрел на часы, наслаждаясь веселой детской забавой. Он уже много лет не знал столь беспечного веселья. В других обстоятельствах он, конечно, ушел бы, но здесь была Адриенна. Она была душой этого праздника, феей, которая, словно мановением волшебной палочки, оживляла его участников. Без нее все эти нарядные, лощеные молодые люди походили бы на автоматы или восковые фигуры, взять того же Эдмона, который не спускал с Гюстава ревнивых глаз. У Адриенны были свои придворные, как у маленьких девочек — свои куклы; ей хватало одного взгляда, одного переливчатого смешка, чтобы вдохнуть в них жизнь и веселье. И Эйфель был уже готов принять странные правила этого чуждого ему мира, в который он попал с черного хода. Но разве не всё в жизни происходит именно так? В один прекрасный день человека повышают в звании, и неважно, как это произошло: с достигнутой высоты жизнь кажется такой прекрасной, что трудности восхождения мигом забываются. Впрочем, Эйфель не углублялся в эти мысли: он вертелся, танцевал, бегал, стремясь лишь к одному — быть рядом с Адриенной. Когда она кидалась к свободному стулу, он выбирал соседний; когда она спотыкалась, подхватывал ее, а стоило ей уронить какую-нибудь мелочь — платок или бантик, как он ловил его на бегу, не выходя из игры.
Каждый жест преображался в ласку. Казалось, эта детская нелепая беготня отворяет ему дверь в волшебный сад, куда более благоуханный, более таинственный, чем этот обширный буржуазный парк. Временами ему чудилось, будто он — единственный гость на этом празднестве, и Адриенна смотрит только на него одного. Ее кошачьи глаза, ее бархатная, такая нежная кожа, которой он касался на бегу, и эта странная, загадочная, временами пугающая улыбка, — всё наводило на мысль о Медузе горгоне[22]. А
