ты смотрел за припасами! – обвинительно крикнула она, указывая на Тануку пальцем.
– Да, ты! – повторил за ней Тембе, и, судя по выражению лица, он жалел, что поддерживал мальчишку. Впервые я заметила, что рубаха на Тембе вся изодрана и на груди, и со спины, точно Патронесса-великанша отделала его когтистыми лапами. Но сквозь прорехи выглядывали воспаленные гнойные раны, причиной которых не могла быть ни одна кошка, даже самая дикая. – Это он вор!
– Не я… – выдавил из себя Танука. Он выплюнул изо рта компресс и попытался сесть. – Я жевать не могу.
– Молчать! – гаркнул капитан, встав на ноги.
По лбу у него струился пот, а лицо из просто красного стало багровым – такого я еще не видела. На носу, где слезла кожа, образовались жуткие язвы, губы почернели и потрескались. Стопы, еще в начале нашего плавания на шлюпке абсолютно белые, обгорели до огненно-красного цвета и покрылись волдырями.
– Тот, кто украл еду, должен признаться и понести наказание. Или я буду сбрасывать вас за борт на корм акулам одного за одним.
Повисла мертвая тишина. Было ясно: капитан не шутит. И моряки стали обвинять друг друга. Поднялся общий гвалт. Одни умоляли вора сознаться, чтобы спасти остальных. Другие показывали пальцем на своих соседей и бросали глупые обвинения:
– Он! Это он. Он ближе всех сидел к ящику с припасами.
– Это она! Она на нос шастала ночью.
Я не могла пошевелиться, так и сидела не моргая. Из-за того, что я наворовала трески, пострадает невиновный. И в этот момент у меня перед глазами махнул кошачий хвост. Я выползла из угла и посмотрела на Патронессу.
Она ухмылялась, если это подходящее слово. Ее веселил возникший хаос. И она не сводила с меня глаз. А когда потасовка переросла в безумие, раздался зычный крик капитана. Через мгновение два матроса подхватили Тануку и с воплем швырнули за борт. Нас обдало брызгами, и Патронесса метнулась на нос, забилась там под доску на случай, если последуют еще брызги.
Неужели они дадут мальчишке утонуть? В горле у меня встал ком. Я презирала Тануку за нытье, но не хотела, чтобы он заплатил жизнью за украденную мной рыбу. И не хотела, чтобы сводная сестра больше никогда его не увидела. Получается, я виновата в убийстве? Если так, то я явно свернула не туда на дороге жизни. Чувства переполнили меня, и мне захотелось сознаться.
Но ведь люди не поймут моего признания. И не поверят: ни одна уважающая себя мышь не станет подвергать свою жизнь опасности из-за куска вяленой трески, если речь не идет о лютейшем голоде. Я натерпелась ужаса, пока таскала эту вонючую рыбу в свой тайник! Но! Может, моряки додумаются свалить вину на кошку. Ее-то жизнь меня абсолютно не волнует.
Я постаралась рассмотреть, что происходит.
– Прости, Танука! – шепнула сама себе, когда всплески стали тише.
И в этот же момент на шлюпке поднялся ропот недовольства. Моряки стали кричать на капитана, шум оглушал. Так нельзя поступать! Тануку надо было судить по морским законам! Вот что я смогла разобрать.
Лучия бросила за борт веревку с петлей на конце. Она зацепила ею Тануку, который уже начал захлебываться. Тембе помог втащить мальчишку в шлюпку. Хватая ртом воздух, тот скрючился на дне, наполовину головой в грязной луже. Я смотрела со смесью ужаса и интереса, пытаясь понять природу подобной жестокости. Они с самого начала планировали спасти его в последнюю минуту? Невозможно понять людей, понять, как они причиняют друг другу столь сильную боль, чтобы проучить. Их разговоры слишком часто переходят в скандалы и драки. Мыши себя ведут по-другому. Когда твоему виду ежесекундно грозит гибель в пасти или когтях страшного хищника, ты учишься экономить силы, чтобы уцелеть.
Лучия с одним из матросов склонились к Тануке, а остальные в это время орали, но капитана их недовольство мало заботило. Кто-то обвинял его в жестокости, кто-то взял его сторону, а мне показалось, что назревает еще один бунт. Пока все ругались, не замечая ничего вокруг, я выползла из норки и подобралась к щели в стенке ящика, чтобы рассмотреть происходящее. В следующее мгновение шерсть у меня на спине встала дыбом, потому что ее коснулся кошачий ус. Отпрыгнув, я медленно обернулась: кошка устроилась на носу, прямо надо мной, совсем рядом.
Патронесса придвинула ко мне голову. Я оцепенела.
– Самое время, – проурчала она мне на ухо, – прекрасное время, чтобы принести еще рыбки.
На краю гибели
– Не такая и ужасная идея, – осторожно произнесла я, когда смогла сделать вдох, отойдя от потрясения: со мной разговаривает Патронесса! Но сама возможность попробовать украсть еще трески заставляла меня нервничать. Я выбежала на открытое пространство, и, казалось, мой страх можно было пощупать. Но Патронесса не погналась за мной. И это означало мою первую победу с того самого момента, как случился бунт.
Из-за соли очень хотелось пить, жажда становилась мучительной. Победы быстро меркнут на фоне отсутствия пресной воды.
– Здесь нет мышей, кроме тебя, – заключила Патронесса, когда я вернулась с добычей. Голос ее звучал зловеще.
– И здесь нет кошек, кроме тебя, – парировала я, вкладывая вызов в каждое слово.
– Не вышло с твоим братом.
Она выкинула вверх заднюю лапу, и я почти бросилась прочь, но Патронесса просто принялась вылизывать шерсть и выкусывать грязь с подушечек пальцев.
Мой брат…
– Что? Что с ним случилось?
– Меня схватил офицер, прежде чем я успела сцапать этого мышонка. И кинул в шлюпку, точно я мешок с мукой.
Я сглотнула слюну, безумная радость и ужас боролись во мне. А еще нужно было ответить так, чтобы она не поняла, как невыносимо я ее боюсь. Я должна доказать, что я та самая супермышь, которой и пытаюсь себе казаться.
– Не сомневаюсь, что ты приземлилась на лапы, – съязвила я, медленно отступая к укрытию.
Патронесса нашла клок свалявшейся шерсти между пальцами и вырвала его.
– Бесспор-р-рно, – промурчала она.
Спор на шлюпке улегся. Следующий день выдался безоблачным. И у нас не было ни капли воды. Моряки обугливались под безжалостно палящим солнцем. Тембе скрючился на дне шлюпки, задрав рубаху на голову, чтобы защитить лицо. Лучия разорвала пустой мешок по шву и накинула его на голову и плечи Тануки. И, казалось, только одного капитана совершенно не беспокоят превращающиеся в открытые раны солнечные ожоги.
Патронесса приходила и уходила. Меня она не трогала, но ее отвратительная лживая кошачья натура никуда не делась. В
