Я рассеянно оглядываю свои хрущёвские «хоромы».
— Вот прямо сейчас-сейчас?
Раздаётся звонок в дверь. Быстрый какой. Я открываю и сразу отступаю назад. На меня движется новый букет роз, теперь уже белый, но такой же большой.
— Война белой и алой розы, Борис Маркович?
— Тяжёлый зараза… Куда поставить?
— Ну проносите вот сюда, в комнату. Это же каждый день теперь будет происходить, я правильно поняла?
Лозман проходит следом за мной и ставит букет на журнальный столик.
— Ух! Каждый день, наверное, не осилю. Это взамен вчерашнего, жестоко разрушенного вероломным шефом.
— А жестоко разрушенную карьеру чем заменим?
— Твою или мою?
— Мою, разумеется.
— Карьеру можно много чем заменить, например, счастливой семейной жизнью или другой карьерой, или просто деньгами.
— Фантазия у вас замечательная.
— Держи, вот я тебе ещё подарки принёс.
— Вы как Дедушка Мороз прямо. Спасибо, конечно, но я не заслужила. И не заслужу, кстати. Сразу предупреждаю.
— Не зарекайся, — криво усмехается он. — Вот держи, «Вдова Клико» и конфеты, «Красный Октябрь», мои любимые.
— Здравствуйте, — раздаётся за моей спиной.
Это Наташа.
— Это Наташа, моя подруга. А это и. о. моего босса, Борис Маркович.
— Просто Борис, — отвечает Лозман, внимательно разглядывая Наташку.
— Выпьете с нами чаю, Борис? — спрашивает она и застенчиво улыбается. Артистка.
— Я бы с удовольствием, да хозяйке обещал, что лишь на минутку зайду.
— Да ладно, — машу я рукой. — Чего уж там. Пойдёмте на кухню. Вот и конфеты ваши пригодятся.
— Что же, если настаиваете, останусь. Это же чудесно побыть с двумя такими прекрасными девушками.
С двумя? А ты озорной, товарищ Лозман.
— А вот скажите, Борис Макарович… — начинает Наташка.
— Маркович. Но лучше всё-таки без отчества, а то я себя стариком чувствую в вашей компании. И я совсем не против быть на «ты».
— Ой, прошу прощения. А вот скажи, Борис, почему Даша работает больше восьми часов, а сверхурочных не получает? Ты как её и. о. можешь положить этому конец?
— Жаловалась на шефа, да? Я ему передам.
Я пинаю Наташку под столом.
— Да чего я сказала-то? Чего ты пинаешься?
Она не идиотка, просто дурачится, будто школьница или гимназистка из романа. Лозману это нравится, судя по всему. Любит ролевые игры, наверное…
Мы пьём чай с конфетами и болтаем о всякой ерунде.
— Ну что же, — говорю я примерно через полчаса, — спасибо, что зашли, но мне пора бабушку кормить.
— Да-да, — мигом отзывается Борис, — мне уже тоже пора. Ну что насчёт завтра? Пообедаем?
— Я поговорю с сиделкой.
— Хорошо. Тогда я позвоню часика через два, ладно?
Вот же какой. Никак не отделаешься от него.
— Ну ты чего, Дашка? — набрасывается на меня Наташка, когда Лозман, наконец, уходит. — Иди давай, обедай с ним. Клёвый дядечка, фактурный такой, породистый, интеллигентный. Видно, что прям нравишься ему.
— Ты тоже ему нравишься. И тоже фактурная и интеллигентная. Вы просто идеальная пара.
— Но я замужем. Хоть мой Олеженька в подмётки ему не годится, а всё ж свой, отец моих детей. Будущих. А тебе и карты в руки. Ну а что? Потусуешься с ним, приглядишься, а потом уже и решишь, что делать.
— Ладно, я подумаю.
— Да когда думать-то? У тебя всего два часа времени осталось.
.
В воскресенье Лозман приезжает за мной около часа. Я всё-таки дала согласие на обед, хотя совсем не уверена, что стоило это делать. Но он впился в меня, как пиявка и я поняла, что легче согласиться и сходить, чем постоянно увиливать.
— Что ты любишь? — спросил он вчера.
— Однозначно высокую кухню, предпочтительно французскую, хотя сгодится и итальянская, но тогда обязательно должны быть свежие сырые лангустины и паста с каракатицей.
— Да, извини, я понял, что глупость спросил.
И вот мы сидим в лучшем, вернее самом дорогом ресторане города и заказываем окрошку, люля и аджапсандал.
— Ты уж прости, с лангустинами не вышло, — с улыбкой говорит Борис.
— Не беда, я всё равно их ни разу не пробовала, так что не уверена, что мне бы понравилось.
— Значит ещё обязательно попробуешь, какие твои годы. Хочешь, можем на выходные полететь в Италию?
— Стоп-стоп, Борис Маркович, лучше притормозите. Я ваша подчинённая, так что здесь домогательством попахивает.
— Да ладно, тебе, подчинённая. Ты Рыкову подчинённая, а мне коллега.
— Коллега, это когда на одном уровне, но вы, начальник, а в данный момент и вовсе непосредственный.
— Ну хорошо. Расскажи о себе. Что ты любишь? Почему не замужем ещё?
— А вы не слишком деликатный. Я много чего люблю, так и не скажешь. Окрошку вот, например. А вы?
— Окрошку? Ну да, можно и окрошку.
— Скажите, почему это вдруг такой завидный жених залип на секретаршу? Вы со стыда не сгорите, если нас кто-нибудь из вашего круга увидит?
— Какого круга? Шутишь что ли?
У меня звонит телефон. Номер незнакомый, поэтому я не отвечаю, убирая звук.
— Так почему? Думаю, прекрасные нимфы охотятся на вас целыми стаями. Красавицы, супермодели и просто умницы. Ведь так? Я ведь совсем не такая. В чём подвох?
Он долго молчит, разглядывая моё лицо.
— Ты особенная, — наконец отвечает он.
— Да ну! Вот это откровение.
— Правда. В тебе всё особенное — твой ум, дерзость, независимость. Это совершенно уникальные качества.
— Да бросьте вы. Думаете, куплюсь на эту чепуху?
— Это не чепуха. И потом ты очень красивая.
Тут уж я начинаю просто смеяться, но Лозман этого будто не замечает.
— Твоя красота тоже особенная, не броская, не вульгарная, а… не знаю как сказать… настоящая, что ли…
— Понятно, — говорю я с улыбкой.
Снова раздаётся телефонный звонок. Опять тот же номер, и опять я не отвечаю.
— Знаешь, — продолжает Лозман, — мы всю страну вдоль и поперёк изъездили. Месяц здесь, месяц там. Купили, разделили, лишних людей уволили, продали и поехали дальше. Это круговорот. Жить в нём нелегко, но привыкнуть можно, тем более, что деньги, которые мы зарабатываем, перекрывают все неудобства.
