Прошло четыре дня после того случая в Художественной школе, и Лена безумно скучала. Она бы все вынесла: и эту дрянную работу, и ссоры с родителями, и постоянное нытье Валии, — если бы только могла вернуться в школу и рисовать.
Может, стоит пойти на какие-нибудь другие курсы: до сих пор проводился набор в группы дизайна и работы по металлу в школу с каким-то непонятным названием «Три ипостаси пола в живописи». Но Лена знала, что никогда не станет авангардным ультрасовременным художником. Она мечтала научиться рисовать людей так, как это делала Анник.
Лена пошла записываться в Художественную школу в апреле. В офис вела галерея, на стенах которой висели странные картины. Но Лена не стала их разглядывать. Она застыла у портрета молодой женщины, придерживающей волосы одной рукой. Портрет был столь прекрасен, так мастерски выполнен, что Лена почувствовала дрожь во всем теле. Картина источала величие и красоту, и Лена поняла: вот чего она хотела бы достичь в живописи.
Лена прочитала подпись под картиной и стала изучать фамилии преподавателей, указанные в рекламном проспекте. Вот, нашла: Анник Марчанд.
Лена смело зашла в приемную и записалась на курсы портретного мастерства, которые вела Анник.
За одну эту картину Лена полюбила Анник уже до знакомства с нею.
— Достаточно, — прокричал Антонис в три тридцать, и это означало, что Ленина смена закончилась. Лена поставила стулья на столы, чтобы уборщица помыла пол, и поняла вдруг, что не хочет ехать домой. Она села в автобус и поехала не на север, как должна была бы, а на юг. Она вышла через несколько остановок и направилась к Художественной школе на Кэпитл-стрит. Лене просто хотелось увидеть Анник.
Урок только начинался, и от запаха краски у Лены сразу же улучшилось настроение. Увидев Лену, Ан ник и обрадовалась, и удивилась.
— Не ожидала, что ты придешь, — сказала Анник.
— Я пришла не рисовать, — объяснила Лена.
— Почему же?
— Ну… помните, этот скандал. — Лена кивнула в сторону Эндрю. — Папа своих решений не меняет. Он уже потребовал, чтобы ему вернули оплату за мою учебу. — Лена принялась разглядывать свои обгрызенные ногти. — Я просто хотела поблагодарить вас.
— За что? — улыбнулась Анник.
— За ваши курсы. Я не так долго здесь проучилась, но все равно никогда не забуду эту школу.
Анник вздохнула:
— Послушай-ка, у меня сейчас начинаются занятия. Может, подождешь немного — до перемены? Порисуй, вот уголь и бумага. Или займись, чем хочешь. Как только я освобожусь, мы поговорим.
— Конечно. — Лена просияла от радости. Она бы осталась здесь, даже если бы ей предложили полип во всей школе цветы.
Анник оставила кисти, краски и уголь на свободном мольберте — свободном, потому что это был Ленин мольберт. Сначала Лена просто смотрела, как рисуют другие, но потом ее рука потянулась к углю. Немного поколебавшись, Лена принялась за работу и даже не заметила, как рядом появилась Анник.
— Отлично, — похвалила она. — Ну что, пойдем поговорим?
— Пойдем. — Лена думала, что они просто выйдут в коридор, но Анник повела ее во дворик перед школой. Лена села на скамейку.
— Тебе, наверное, неловко рисовать Эндрю? — спросила Анник. Ее рыжие волосы сияли и переливались на солнце золотым, ореховым и даже розовым цветом. Приглядевшись, Лена вдруг поняла, что Анник очень молодая, лет двадцати восьми, не больше, и подумала, есть ли у нее любимый мужчина.
— Уже нет. Сначала было немного неловко, но потом я… как-то перестала обращать на это внимание.
— Так я и думала, — отозвалась Анник. — А сколько тебе лет?
— Семнадцать. В конце лета исполнится восемнадцать.
Анник кивнула:
— Хочешь знать мое мнение?
Лена затаила дыхание.
— Тебе надо вернуться в школу.
— И я так считаю. Если бы мой папа согласился…
Анник подалась вперед, как будто собиралась уехать на своей коляске.
Лену давно мучил вопрос: что случилось с Анник? Всегда она была в инвалидном кресле или росла как все здоровые дети? Наверное, она попала в аварию или чем-то заболела. Интересно, может ли она родить? Лене безумно хотелось узнать все это, но она не решалась спросить. И при всем при том сотканная из противоречий Лена боялась, что Анник разоткровенничается и надо будет утешать или поддерживать ее. Как бы то ни было, Лену огорчало, что из-за всего этого она не могла сблизиться с Анник.
Анник ездила взад-вперед по дорожке.
— Что ж, надо так надо, — произнесла она наконец.
Непонятно, значило ли это, что Лене надо вернуться в школу или что она должна послушаться отца. Скорее всего, первое.
— Одна проблема — я не знаю, где найти деньги на курсы.
— Я возьму тебя в ассистенты, — объяснила Анник. — Будешь бесплатно учиться, ну и помогать мне убирать в классах.
— Согласна, — сказала Лена не раздумывая.
Анник улыбнулась:
— Я очень рада.
— А что же мне сказать папе? — задумчиво произнесла Лена.
— Скажи ему правду, — ответила Анник.
Лена пожала плечами, зная, что этому совету последовать не может.
* * *
Тибби сидела с Ники в гостиной и пыталась смотреть мультфильмы. В голове ее царил хаос, который только усугубляли время от времени врывавшиеся в сознание эпизоды садистского «Тома и Джерри». Все тело болело, каждая косточка ныла; Тибби не разрешала себе думать о Катрине больше, чем пару секунд, потому что ей становилось не выносимо плохо.
Ники ничего не знал: его не хотели пугать. А до смерти напуганная Тибби ждала телефонного звон ка как манны небесной — звонка с хорошими известиями.
С детства Тибби воспитывали в духе атеизма: в молодости ее родители были страстными поклонниками Маркса, хотя теперь верили неизвестно во что.
В последнее время Тибби как-то по-другому стала относиться к религии. Когда теряешь близкого человека, волей-неволей начинаешь верить в некую Высшую силу. Это с одной стороны. А с другой, сама Бейли — ее жизнь, а не смерть — подтверждала существование кого-то или чего-то там, наверху.
Тибби понимала, что у Бога своя логика, и раз он решил забрать так рано Бейли, то, конечно, не мог не заметить и Катрину. Катрина не вписывалась в унылую обыденность: слишком смелая, открытая, страстная. Кому, как не ей, быть в бальной книжечке у Бога? Тибби может бесконечно долго стоять у врат рая и ждать своей очереди, если ее вообще туда пустят, а Бог дни напролет будет отплясывать польку, или вальс, или даже мазурку с Катриной, как и с Бейли.
«Пожалуйста, не забирай ее сейчас, — молила Тибби. — Ведь ей только три года, и мы не сможем без нее».
Тибби знала, что ее не услышат. Ведь это она во всем виновата. Она открыла окно, которое всегда было закрыто. Зачем? Ведь Тибби знала, что Катрина хочет залезть на яблоню. «Я не хотела причинить ей вреда. Прошу, поверь мне, Бог!»
