href="ch2-48.xhtml#id449" class="a">[48] за исключением, правда, представителей байкальского локального типа среди сибирских монголоидов. По-видимому, этот признак также можно рассматривать, как архаичный и сохранившийся затем в пределах монголоидного ареала на фоне неоднократно отмеченных диахронных изменений в вариациях некоторых других одонтологических признаков[49].
Современные азиатские монголоиды, помимо ряда соматологических особенностей, которые не могут быть фиксированы краниологически и поэтому бесполезны в сравнении с палеоантропологическим материалом, отличаются противоположным европеоидному сочетанием признаков — значительным уплощением лицевого скелета при малом выступании лицевых костей. Находящиеся в нашем распоряжении данные о вариациях назомалярного угла (а только его в отдельных случаях и можно определить при отсутствии лицевого скелета) не вполне однозначны[50]: у ланьтяньского гоминида назомалярный угол огромен, на черепах синантропов и нгандонских гоминид он средний. На верхнепалеолитических черепах из Верхней пещеры Чжоукоудянь величина этого угла средняя на двух черепах и большая на третьем черепе.
Можно все же предполагать на основании столь неполных и даже противоречивых данных, что некоторая тенденция к уплощенности горизонтального профиля лицевого скелета в Восточной Азии начала себя проявлять в нижнем палеолите. На одном из черепов синантропа переносье уплощено в достаточной степени, на верхнепалеолитических черепах с территории Китая носовые кости выступают средне, фрагмент со стоянки Афонтова гора под Красноярском также характеризуется плоским переносьем. Видимо тенденция к уплощению носа возникла, приблизительно, в ту же эпоху. Но в полном выражении мы застаем эти признаки только в сериях, относящихся к постверхнепалеолитическому времени. Таким образом, и в ходе формирования монголоидов мы имеем возможность фиксировать ту же закономерность — не одномоментное даже в широком смысле слова, а постепенное образование и развитие типичных для монголоидов признаков: первый этап-сохранение ортогнатности и, возможно, лопатообразности резцов, как древних особенностей, второй этап — образование тенденции к уплощенности горизонтального профиля лица и носа, третий этап — формирование типично монголоидного комплекса признаков.
Все сказанное демонстрирует нам неправомерность вопроса о времени появления человеческих рас: формирование рас — длительный процесс, занявший огромный промежуток исторического времени. В этом процессе могут быть выделены отдельные стадии, безусловно доказанные палеоантропологическими материалами по европеоидам и монголоидам. Была ли эта стадиальность раннего расообразования всеобщей, может показать лишь дальнейшее увеличение числа ископаемых находок разных эпох с территории Африки.
Время начала этногенеза.
Теоретическая постановка многих проблем этногенеза осуществлена с большой глубиной[51], но длительность этногенеза как явления осталась за пределами такой постановки, хотя интуитивно сознавалась и сознается всеми работающими в этой области. Это означает, что при анализе конкретных этногенезов время формирования отдельных народов осознается как некая длительность во времени, но все же стремление найти «точку отсчета» остается непреодоленным и до нее накопление отдельных этнических признаков оценивается в рамках становления отдельного народа, а после нее — как развитие уже сложившегося народа. Между тем очевидно, что такое сложное историческое явление, как становление народа, само по себе представляет сложный исторический процесс, и поэтому говорить о «точке отсчета» в достаточной мере бесперспективно — ее нет и она лишь искусственно вводится нами в материал.
При рассмотрении этногенеза древних греков и древних китайцев М.В. Крюков[52] убедительно показал, анализируя свидетельства письменных источников, что от появления первых признаков, составляющих затем специфику культуры народа, до оформления его самосознания и появления самоназвания проходит длительный промежуток времени. В действительности, в обоих случаях он был, видимо, еще больше, так как те или иные явления в источниках зафиксированы, очевидно, позже, чем они появились в реальной жизни. От конкретных наблюдений был сделан переход к теоретическому осмыслению и сформулирован вывод о длительности этногенеза и хронологической сегментации этногенетического процесса.
Мне кажется убедительным соображение о том, что народом может называться какая-то общность людей лишь при наличии самосознания и общего имени. Однако совершенно бесспорно, что какое-то общее племенное или родовое имя, а значит — и самосознание, как выражение противопоставления своих чужим, есть в каждом первобытном коллективе: все те знания, которыми мы располагаем об аборигенном населении Австралии и Новой Гвинеи, эскимосах, народах Сибири к приходу русских, народах Африки и Америки до европейской колонизации, убеждают нас в этом. Поэтому сведение доказательств реального существования народа к самосознанию и имени, хотя и правильно по существу, как выражение глубоких интегративных процессов в культуре и языке, но, очевидно, недостаточно. Территория, численность, экономика образуют комбинацию объективных материальных факторов, помимо сферы сознания, без которых существование народа невозможно[53].
Как совместить наличие самосознания и общего имени на стадии родового строя с ролью объективных материальных факторов этнообразования, действующих только в более поздние эпохи? Выход из этого противоречия только один — рассматривать малочисленные эндогамные образования первобытности как выражение первых стадий этнообразовании, т. е. как этнические по существу общности, занимающие в исторической картине первобытного общества такое же место, какое крупные народы занимают в классовом обществе. Модель образования самоназвания в первом случае достаточно примитивна и выражает самую раннюю ступень формирования этнической психики — в виде самоназвания часто фигурируют такие элементы, как личное местоимение первого лица во множественном числе, существительное «люди» и т. п.[54]
Но простота такой модели образования этнического имени не может помешать всем этим выражениям служить в качестве подлинных самоназваний. Лежащее в основе этих самоназваний осознание своего своеобразия по сравнению в первую очередь с соседями также перерастает затем в осознание своего своеобразия по сравнению и с другими несоседними группами, т. е. образует первый этап формирования этнической психологии в целом.
В осознании своего отличия от других народов не последнюю роль играют, конечно, культурные особенности. Очень важная для осознания ранней культурной дифференциации ойкумены работа Х. Мовиуса[55] впервые поставила на твердую базу эмпирического анализа и теоретических разработок вопрос о культурных различиях отдельных районов южной части Евразии в эпоху нижнего палеолита. С тех пор количество фактов возросло в несколько раз[56], и возможность противопоставления западной части ойкумены восточной, пожалуй, стала менее определенной[57]. Можно даже скептически относиться к тому, что археологические культуры существовали не только в эпоху нижнего, но и среднего палеолита[58], однако своеобразие отдельных памятников, даже близко расположенных в пространстве один к другому, остается бесспорным и получило многостороннее подтверждение. Скептики, отрицающие раннее оформление археологических культур, видят в этом своеобразии проявление тех или иных технических навыков обработки кремня, случайно приобретающих преобладающее значение в тех или иных условиях. Но разве этого не достаточно для культурного отделения одной группы древних людей от другой? И разве этого недостаточно, чтобы предполагать, что эти группы осознавали свое техническое своеобразие в сфере технологии и, может быть, даже
