его теперь — товарищ Минин. Был ли он отцом ребёнка, или какой другой коммунар, не знал никто. Кто его мать? Разумелось, политкаторжанка, померла в дороге от сыпного тифа. Даша приняла мальчика, чуть ли не на коленях умоляя Павла не ворошить прошлое. Но подогреваемый соратниками он жаждал мщения; Петра забрали в ЧК и вскорости расстреляли. Прямо днями, без промедления какие-то личности в кожанках и с кобурами на ляжках, убив служанку и престарелую мать, ограбили и подожгли родовое гнездо братьев Водопьяниновых….
Заговорил я вас? — отняв бумажные листки от очков, обвёл взглядом Ирину с Антоном старик. — Отдохните! Минута молчания, как теперь говорят.
Он принялся подливать в остывший чай настой из медного чайника. Воцарилась тягостная пауза.
— Вы, будто пряха опытная! — вдруг заметила Ира. — Из спутанной кудельки прошлого незаметные простому глазу ниточки вытягиваете! И вытыкаете так тонко, что на полотне историческом не только сами вехи, но и узоры вокруг можно разглядеть!
Старичок ожил:
— Между прочим, по слухам расстрельщик этот ещё до войны со служанкой купеческой сожительствовал. А по приезде Павла та испугалась, и меж них разлад вышел. Его самого быстро поставили к стенке: он признался в ограблении и убийствах и выдал сообщников. Именем революции всех приговорили к расстрелу. Дело подробно освещалось в местной прессе. — Старик сделал паузу и поднял глаза. — Лет десять назад я изучал революционное движение в Волочке и наткнулся на эту историю в подшивках старых газет. Поспрашивал старожилов. Многие хорошо помнили эту семью.
— А дальше? — воскликнули Ира с Антоном в один голос.
— Видимо, после убийства брата и матери соратниками в Павле что-то сломалось. Он не занимал высоких постов, женился на Даше, и они тихо жили с двумя детьми в доме, где когда-то провели ночь. Кто изломал жизнь? Вот и мальчика назвали по-революционному — Дамир, а не помогло: вскорости Павел умер от чахотки. Девочка, крещённая Катей, с братом покинули Волочок. Сначала она вышла замуж за красного командира, Дамир уехал следом в военное училище. Говорили, после войны он в Москве дослужился до больших чинов. Похоронив мать, Даша осталась одна и всё ждала, что вернётся старший сын, что от Петра — Коля…
Гроза давно откочевала, но небо не светлело, погода испортилась, надолго ли? Однако, пора и честь знать.
— Теперь ищите в Москве Дамира Павловича Минина. Ему сейчас 70. Должен быть ещё жив.
«Что-то давнее, знакомое, — мелькнуло у Антона. — Обязательно надо вспомнить».
Поблагодарив старика, они поспешили к автобусу. После двух недель жары на улице заметно похолодало.
— Надо к нему ещё заглянуть и поблагодарить потолковее, неказённо, — произнесла Ира, прижимаясь к мужу. Её дрожь передалась Антону.
— Конечно. А сейчас давай что-нибудь возьмем для сугрева? — предложил он. — В душе холодрыга, а на улицах, вообрази, — туман с сосульками! Где мой вполне приличный коньяк?
Под утро Ира проснулась от тянущей боли и, вставая, на мгновенье потеряла сознание. Пришлось срочно будить мужа. Пока он разыскивал местного лекаря, жене немножко полегчало:
— Я потерплю до дому. Давай, лучше вернёмся в Москву?
Глава 11
По приезде её сразу уложили в больницу. Едва ли не впервые за двенадцать лет Антон ощутил беспредел одиночества. Квартира, и даже комнатушка, где лелеялось довольно долго это одиночество, теперь казались чужими. Голова от мрачных мыслей ходила ходуном…
Ире пришлось тоже не сладко: говоришь своим мужчинам, что застудилась, ничего страшного, поколют и пройдёт, но сама-то как врач понимаешь — может, это звонок и дальше всё окажется ох! как не просто. Наконец, через пень-колоду, но её выписали. И надо же! Дома — неприятный сюрприз: с виноватым видом Виталик сообщил, что отец убедил делать диплом в закрытом НИИ, связанном с космосом. Собеседование — формальное, допуск важней всего. И Виталик заколебался.
— Не будем вмешиваться, — предложил Антон. — Он уже взрослый, и лучше нас разберётся, чего хочет?
— Константин просто морочит сыну голову, а заодно и нам готов досадить, — зная подоплёку происходящего, возразила мать. Ей было страсть как обидно за Антона. — Если сейчас этот финт пройдёт, дальше нас оба ни в грош не будут ставить.
«Она права, — думал Антон, — отреагировать необходимо, но так, чтобы не выглядело банальным сведением счётов».
Начинался сентябрь. Москва кипела после отпусков; молодая новая кровь провинциалок с загорелыми коленками пялилась в глаза. Подошла пора решать с поездкой в Германию. Летом с «папой» толком поговорить не удалось, а предложение Збышека, как ни крути, всё-таки смущало. С Олегом Степанычем они столкнулись неожиданно в столовой института. Тот, как всегда, был в курсе последних новостей отдела и повёл Антона к себе.
— Вы что, повздорили с Виталиком? — спросил он, плотно закрыв дверь кабинета.
— Это инициатива его отца, — нехотя ответил Антон и, перехватив недоумённый взгляд, коротко посвятил шефа в события.
— Мне после беседы с Виталиком звонил начальник отдела того института, — откровенностью на откровенность ответил Олег Степаныч. — Конечно, он найдёт причину для отказа, но лучше ситуацию спустить на тормозах. Давай, я поговорю с Виталиком сам. Постараюсь объяснить, что получив допуск, он на много лет станет «невыездным», а в наше время это большая глупость.
«Ох, и мудёр отец родной, — невольно подумалось Антону. — Как бы мы жили без тебя?»
Выдержав небольшую паузу, шеф уже совсем другим тоном перешёл к делу:
— Срочно оформляй документы в Германию. Збышеку отдадим пушку, которая ржавеет у нас в лаборатории, для их университета хватит. А новую разработку повезёшь в октябре немцам. Пока там соберёте и запустите — я подъеду. Когда вернёшься, срочно сядь писать докторскую.
Заметив недоумение на лице Антона, добавил:
— В Спецприбор передавать ничего не будем. Похоже, у государства нет больше денег на фундаментальную науку. Придётся вертеться самим вокруг прикладных задач.
Сразу свалилось столько новой информации, что сначала её следовало переварить. А тут ещё секретарша:
— Звонили из первого отдела, за вами должок.
— Я написал перед Польшей! — с неудовольствием парировал Антон. — Чего ж ещё?
— Ничего не знаю!
— По правде, если семьдесят лет со шпионами боролись бы с помощью анкет, Москва накрылась бы давно медным тазом.
Выйдя за ворота, он немного успокоился:
«Из-за двух-трёх никчёмных строчек и Германия, и защита, и дальше — всё полетит к чёрту, ибо подписант должен быть уверен в человеке, посылаемом за кордон.… Во мне!» — вяло возмущался Антон, волочась по ул. Вавилова.
В магазине «Академкнига» он слегка успокоился. Мысли свернули в привычную колею. От завала новых поступлений глаза разбегаются: Набоков, Платонов, и нате вам — Ницше!
Ницше, Ницше… Антона вдруг озарило:
