у них, по крайней мере по их мнению, были лучшие стихи на французском языке, самые грандиозные здания, самые прекрасные города, самые крупные порты, самые благородные рыцари. Разве их «земля, общая для всех наций» не была центром и рынком всего мира? Разве их герцог не сказал о Париже насмешливую остроту: «Весь Париж уместился бы в моем Генте[1]»? Разве названия нидерландских провинций не проникли в языки и литературы всей Европы как названия лучших и самых благородных товаров, которые производились в этих провинциях, – аррасские гобелены, тонкое белье из Камбре, голландское долговечное белье, мехеленские и валансьенские кружева, эдамский сыр?
Такими были тогда Нидерланды – самый полный хаоса в политике, самый передовой в культуре и промышленности, самый населенный край в Европе; страна с многочисленным и активным пролетариатом – ткачами, портовыми рабочими, шахтерами, поденщиками, чьи гротескные лица, подходящие для горгулий, и неуклюжие тела известны нам по картинам Брейгеля, страна с энергичным и процветающим средним классом – торговцами, адвокатами, врачами, учителями, страна с гордой и древней аристократией. Страна, которую втягивали во внешний мир множество дел, международные связи ее дворян, финансовые предприятия ее торговцев и космополитические интересы ее моряков и судовладельцев. И наконец, это была страна, где не было даже подобия единства, где дворянство ссорилось с купцами, бюргеры с ремесленниками, города с сельской местностью, а торговцы со всеми так давно, что никто не помнил другой обстановки. В Нидерландах был очень любимой эмблемой пучок стрел с надписью «В единстве – сила» – самое красивое изображение желания, принятого за действительность, которое человек захотел бы увидеть. Но в дни потрясений в значении этой эмблемы была доля правды: как ни странно, эту разделенную страну парадоксальным образом объединяла любовь к ее разделенности. Вот что было единым для всех в Нидерландах – уважение каждым освященных временем особенностей жизни его соседей.
3
До этого времени верховная власть испанской монархии принесла с собой в Нидерланды мало внешних перемен. Провинции сохраняли свои привилегии, многочисленные и у каждой собственные. Штаты, то есть парламенты, провинций собирались каждый в соответствующей столице; они посылали меньшие по числу делегации в Брюссель, в Генеральные штаты, которые были не столько парламентом, сколько удобным собранием, где герцог, а в эти последние годы король или его представитель мог объяснить свою политику и попросить денег. Делегации сообщали обсуждаемый вопрос каждая своим местным Штатам, затем полностью обсуждали его там и возвращались в Генеральные штаты с ответами. Если ответы были неблагоприятными, правительству приходилось начинать все снова. Страна была маленькая, равнинная и с хорошими дорогами, но все же эти поездки туда и обратно отнимали много ценного времени и вызывали достойное карикатуры раздражение у такого человека, как король Филипп. Но за четыре предыдущих года он научился понимать, что не сможет установить порядок в Нидерландах, действуя напрямую. Он должен был работать медленно и идти обходными путями, разрушая сначала одну часть устройства этой страны, затем другую и так далее. В сущности, это было бы нетрудно в столь сильно разделенном обществе. Для начала в то лето 1559 года он задал задачу Генеральным штатам – запросил у них субсидию сроком на девять лет. Это требование вызвало большое недовольство. До этих пор Филипп ничего не сделал, чтобы изменить усиливавшееся во всей стране впечатление нидерландцев, что их деньги уходили на ведение войны за власть Испании в Европе. В мирное время дела Филиппа стали еще хуже. Зачем королю больше денег сейчас? Его испанские войска по-прежнему стоят на квартирах в Нидерландах, а он при этом посмел заявить нидерландцам, что уезжает, что принял меры для вывода своих войск и хочет получить субсидию на девять лет!
Субсидия на девять лет означала, что Штаты временно отрекаются от своей власти. Фактически она означала, что у короля будут впереди девять лет, в течение которых он сможет вести дела с дворянством, армией, органами правосудия и служителями религии без сдерживающей его необходимости просить деньги и выслушивать критику в свой адрес перед тем, как их получит. Вначале Генеральные штаты ответили отказом: западня была видна любому. Но Филипп был упрям. В конце концов, он был их наследственным государем и сыном своего отца. Не его вина, что он был должен покинуть их страну ради Испании. Отказ в деньгах мог повлечь за собой такие неудачи во всей его политике, которые не принесли бы Нидерландам ни чести, ни процветания. Все эти доводы можно было выдвинуть, чтобы уравновесить сомнения штатов. Более того, дотация на девять лет не исключала новый созыв Штатов: случись новая война, внезапный кризис, особая необходимость, и они будут созваны снова. И в конце концов, они не единственные, кто охраняет интересы Нидерландов. Был Государственный совет, состоявший из штатгальтеров и знатных местных дворян, были рыцари Золотого руна, имевшие особое право на критику, были самоуправляемые города и провинции, которые неохотно стерпели бы любое нарушение своей независимости. И фактически почти каждый член Генеральных штатов имел еще какую-нибудь административную должность – был бургомистром, состоял пенсионарием одного из бесчисленных юристов, имевших должности при местных судах, или в худшем случае инспектором дамб и шлюзов, или же был мелкопоместным дворянином, возможно занимавшим командную должность в армии. В любом случае Штаты, местные и Генеральные, были не единственным эффективным инструментом, позволявшим препятствовать воле короля, а лишь одним из многих таких инструментов, причем не самым главным.
Вильгельм вернулся из Франции, когда штаты еще заседали, сразу же обнаружил, что оказался в центре внимания Филиппа, и насторожился. Уже несколько лет он был известен своим большим влиянием на делегатов, и действительно, он распахнул для них двери своего дома так широко, что вряд ли кто-то из дворян подражал ему в этом. Несомненно, Вильгельм мог управлять ими, но к чему он их поведет? В этом Филипп не был уверен. В прежние годы он раз или два просил Вильгельма, чтобы тот использовал свое влияние. Тогда Вильгельм самым лучшим образом разъяснил делегатам позицию короля, но приобрел раздражавшую короля привычку разъяснять ему позицию делегатов. В этот раз Филипп, нападая, действовал менее ловко, но более прямо: он назначил Вильгельма членом Государственного совета и предложил ему стать одним из двух командующих всеми испанскими войсками (вторым был Эгмонт). Смысл этих назначений был даже слишком очевиден, и Вильгельм высказался о них примерно в этом духе. Назначение в Государственный совет было просто платой за безусловную поддержку и к тому же ничего не значило, потому что, как Вильгельм хорошо
