Что его вполне устраивало.
Он ел пальцами, не обращая внимания на грязь. Он не замечал ее уже много месяцев. Воин не мог позволить паранойе одолеть себя. Многих пленников настигло помутнение разума. Но как можно остаться в полном рассудке после восьми месяцев жестоких побоев и голода?
Он победит безумство. Он не будет таким, как они. Даже если не будет надежды на побег. Но одно он сохранит. Да, он раб, но не станет думать, как раб.
Каладин быстро прикончил баланду. Рядом с ним заперхал один из рабов. В клетке их было десять, все мужчины, грязные, с всклокоченными бородами. В их караване, идущем через Ничейные Холмы, три клетки.
На горизонте горело красно-белое солнце, похожее на самое жаркое пламя кузнечного горна. Брызги света проливались сквозь облака, беспечно брошенные на небесное полотно. Холмы, покрытые однообразной зеленой травой, казались бесконечными. На самом ближнем холме танцевала маленькая фигурка, невесомая и полупрозрачная, как бабочка, порхая вокруг растений. Спрены ветра — блуждающие зловредные духи, любящие располагаться там, где они совсем не нужны. Каладин не надеялся, что этот устанет и сам улетит, поэтому, отставив в сторону свою деревянную миску, ткнул в него пальцем.
Спрен ветра, похожий на бесформенную ленточку света, засмеялся и потащил миску прочь. Каладин выругался и схватился за нее. Спрены ветра часто шалили таким образом. Наконец Каладин отобрал миску. Ворча, он бросил ее другому рабу. Тот быстро стал слизывать остатки баланды.
— Эй, — прошептал чей-то голос.
Каладин оглянулся. Раб с темными всклокоченными волосами робко подполз к нему, как будто ожидал, что Каладин разозлится.
— Ты не такой, как другие. — Черные глаза раба глядели наверх, на лоб Каладина, на котором были выжжены три глифа. Первые два образовывали клеймо, их ему выжгли восемь месяцев назад, в последний день в армии Амарама. Третий, совсем свежий, он получил от самого последнего хозяина. Шаш, вот что означал последний глиф. Опасен.
Раб прятал руку в лохмотьях. Нож? Нет, это просто смешно. Никто из рабов не мог иметь оружия. Листья, спрятанные в поясе Каладина, вот самое большее из того, чем дозволено владеть. Но не так-то легко избавиться от старых инстинктов, и Каладин все время смотрел на руку.
— Я подслушал разговор стражников, — продолжил раб, подползая ближе. У него был тик, он часто-часто мигал. — Речь шла о том, что ты уже не раз пытался бежать. И однажды тебе это удалось.
Каладин не ответил.
— Смотри, — сказал раб, вынимая руку из лохмотьев. В ней оказалась миска с баландой, наполовину полная. — В следующий побег возьми меня с собой, — прошептал он. — И я буду отдавать тебе вот половину порции до тех пор, пока не выйдет удрать. Пожалуйста.
Слетелись спрены голода. Они выглядели как маленькие, едва видные коричневые мухи, вьющиеся вокруг головы раба.
Каладин отвернулся, разглядывая бесконечные холмы и волнующуюся траву. Он положил одну руку на решетку и прижал к ней голову, ноги все еще свисали наружу.
— Ну? — спросил человек.
— Ты идиот, — прошептал Каладин. — Если ты будешь отдавать мне половину своей еды, то станешь слишком слабым и не сумеешь убежать, даже если и попытаешься. А я больше не буду пробовать. Бесполезно.
— Но…
— Десять раз, — прошептал Каладин. — Десять попыток за восемь месяцев, от пяти разных хозяев. Ну, и сколькие из них удались?
— Ну… если ты еще здесь…
Восемь месяцев. Восемь месяцев рабства, восемь месяцев баланды и побоев. Вечность. Он почти не помнил армию.
— Невольник не может спрятаться, — сказал Каладин. — Особенно раб с такими отметинами на лбу. Несколько раз я убегал. Но они всегда находили меня. И я опять оказывался здесь.
Когда-то люди называли его счастливчиком. Благословленным Штормом. Они ошибались — ему не везло никогда. Солдаты — суеверный народ, и, хотя он с самого начала возражал, они называли его так, и чем дальше, тем больше. Любой, кого он пытался защитить, умирал. Опять и опять. И вот он здесь, на дне пропасти. Лучше не сопротивляться. Это его выбор, он покорился.
И приобрел определенную свободу. Свободу ни о чем не заботиться…
Раб наконец осознал, что Каладин больше ничего не скажет, вернулся на свое место и стал доедать баланду.
Фургон с рабами катился дальше. Куда ни погляди, тянулись зеленые луга. Однако земля вокруг громыхающего фургона была абсолютно голой. Стоило фургону подъехать поближе, как трава исчезала — каждый стебелек втягивался в дырочку в камне размером с булавочную головку.
Фургон проезжал, и трава робко высовывалась снова, каждая травинка тянулась к солнцу. Выходило так, что клетки с рабами катились по безжизненной каменной дороге, расчищенной только для них.
Здесь, далеко в Ничейных Холмах, сверхштормы были невероятно сильны, и растения научились выживать. Научились делать то, что должен уметь каждый, — выживать. Держаться, несмотря на шторм.
На Каладина повеяло запахом еще одного немытого потного тела, зашаркали ноги. Он с опаской оглянулся, ожидая увидеть того же самого раба.
Но нет, это был другой человек. С длинной черной бородой, спутанной, грязной, полной крошек. Каладин держал бороду короткой, разрешая наемникам Твилаква время от времени подстригать ее. Как и Каладин, раб был одет в изодранный коричневый мешок и имел — конечно! — темные глаза, возможно темно-зеленые, трудно сказать. При этом свете они казались коричневыми или черными.
Новоприбывший сжался под взглядом Каладина. На одной из рук у него была сыпь, в виде пятака обесцвеченной кожи. Вероятно, он подошел потому, что видел, как Каладин говорил с первым. Каладин внушал рабам страх с первого же дня, но их тянуло к нему.
Каладин вздохнул и отвернулся. Раб неуверенно сел рядом.
— Ничего, если я спрошу, как ты стал рабом, друг? Не могу не поинтересоваться. Мы все хотим знать.
Черноволосый, судя по выговору, был алети, как и Каладин. Как и большинство рабов. Каладин не ответил.
— Вот я, например, похитил стадо чулл, — сказал человек хриплым голосом, как будто листы бумаги потерлись друг о друга. — Если бы я украл одну чуллу, меня бы просто побили. Но все стадо… Семнадцать голов. — Он хихикнул, восхищаясь собственной наглостью.
В дальнем конце фургона опять кто-то закашлялся.
Плачевная доля рабов. Слабые, больные, голодные. Некоторые бежали по несколько раз — хотя шаш был только у Каладина. И, по большей части, здесь находились самые дешевые из дешевых, приобретенные с большой скидкой. Скорее всего, их перепродадут куда-нибудь подальше, где не хватает рабочей силы. На окраинах Ничейных Холмов разбросано множество независимых маленьких городов, где никто и не слышал о законах Ворин по отношению к рабам.
Дорога считалась крайне опасной. Никто не владел этими землями, и, пересекая их так далеко от традиционных караванных путей, Твилакв рисковал наткнуться на банду безработных головорезов, людей без чести и совести, вполне способных убить рабовладельца и его рабов ради нескольких чулл и фургонов.
